— Ну, что? — Его голос не вернул Юлию к действительности, он просто раздался в том же кошмарном сне, от которого не было уже пробуждения. — Теперь ты можешь уйти отсюда? Без него?
Когда Юлия повернулась к Белояру — это была уже не она, а кто-то совершенно другой. И этому кому-то оказалось совсем не трудно сказать, не глядя в лицо собеседнику:
— Да… Могу.
Снегопад, и без того мощный, вдруг повалил с удвоенной силой. Белая мгла разлилась в воздухе, скрывая беглецов от ненужных взглядов. Правда, одна пара глаз все же провожала их, когда они уносились прочь, оседлав взревевший снегокат.
Очи цвета талого льда глядели им вслед, пока тонкие губы чуть заметно шевелились, шепча слова тайного наговора.
Глава 20
ПОТЕРЯ
Вкупе поезда «Москва — Владикавказ» стоял затхлый дух, навязчиво пахнущий рыбой и старыми половыми тряпками.
Серый полумрак помещения, рожденный вечными сумерками за окном, только усугублялся от призрачного, больного света мутно-желтой продолговатой лампы. В зеркале на двери ритмично мелькал черно-белый пейзаж зимней российской глубинки. Эти тоскливые придорожные столбы, приземистые домики станций и бесстыдно голые деревья — единственное, что двигалось в маленьком, пыльном помещении. Юлия и Белояр, сидя друг напротив друга на еще не застеленных бельем нижних полках, долгое время сохраняли несколько неестественную неподвижность. Впрочем, неестественной она могла показаться лишь человеку, не знающему о том, что этим двоим пыльная мрачная духота купе казалась сейчас верхом комфорта и уюта.
После леденящего ужаса лесной дороги на угнанном снегокате, в ежесекундном ожидании погони и смертельной опасности, после бешеного метания по железнодорожным платформам и сводящего с ума ожидания поезда на вокзале они наслаждались ощущением относительной и, вероятнее всего, временной безопасности. По крайней мере, здесь было тепло. Понемногу отпускала нереальная и в то же время более чем ощутимая власть магической атмосферы места, откуда им удалось уйти каким-то чудом. А главное — не слышно стало жуткого, бесконечного, как боль, волчьего воя.
— В третьем вагоне работает ресторан!
Краснолицый вспотевший проводник, открыв дверь после короткого стука, бросил эту информацию скорее в пространство, чем реальным людям. Эти двое не среагировали вообще, когда он предлагал горячий чай. Молча, не меняя странного выражения на лицах, показали ему билеты и так же безучастно взяли два набора белья. Поэтому про ресторан он сказал просто так, для порядка. Дверь с лязгом захлопнулась, и в тесном помещении снова повисла давящая тишина.
— Нужно поесть.
Голос Ивана, глухой, почти без выражения, звучал так отчужденно, будто в купе внезапно включили радио. Он сказал это, не поворачивая головы, продолжая смотреть в мутное стекло окна.
— Нам понадобятся силы, — добавил он, словно с огромным трудом убеждая в чем-то сам себя.
— Да. Наверное.
За то короткое время, что они были в бегах, Юлия привыкла соглашаться со всем, что он говорил или делал. Это явилось одной из причин ее теперешней неподвижности и молчания.
Белояр молчал и не двигался. И поэтому она поступала так же. Она боялась слишком шумно вздохнуть. Или повернуть голову. Или шевельнуть кистью руки. Не говоря уже о том, чтобы взглянуть на него. И если бы он сидел без движения все оставшиеся двадцать часов, что им предстояло провести в этом замкнутом пространстве — она, без всякого сомнения, поступала бы так же. Как если бы он приказал ей выпрыгнуть на ходу из мчащегося поезда, или закричать во весь голос, или, скинув одежду, лечь на пол в откровенной позе — она сделала бы это, не задумываясь. Даже с радостью. Проблема в том, что он этого не делал. И она боялась пошевелиться, чувствуя инстинктивно, что, как человек, держащий в руках гранату без чеки — от одного лишнего движения рискует погибнуть в эпицентре взрыва.
Поэтому теперь, когда Иван, устало нагнувшись, поднял с пола сумку с провизией, Юлия, еще не веря, опасливо поменяла позу, разминая затекшие ноги и шею.
— Да, — тихо сказала она. — Конечно.
Стараясь не поднимать глаз, она стала помогать Ивану вытаскивать из сумки продукты. Постепенно на железном столике появилось то, что было второпях, в лихорадке бегства куплено на вокзале — два давно остывших, сморщенных хот-дога, пять бананов, сырная нарезка в вакуумной упаковке и пакет яблочного сока. И кое-что, прихваченное в порыве спасительной наглости из дома Медведя — до сих пор дышащая свежестью краюха ржаного хлеба и бутыль с темно-коричневой крепкой медовухой.
Колеса мерно стучали под сиденьями, упаковочная бумага и целлофановые пакеты шуршали, жидкости с тихим бульканьем лились в пластиковые стаканы. Обыденные, привычные звуки жизни, делающие бесконечное и безнадежное молчание не столь невыносимым. Так продолжалось какое-то время, до тех пор, покуда еда и алкоголь не расслабили нервы, не притупили инстинкты, не развязали языки.
— Н-да… — Белояр мрачно усмехнулся, держа в пальцах стаканчик с соком, — не думал, что буду с тобой путешествовать… Даже и не мечтал!
Неожиданное сравнение того, что сейчас происходило, с путешествием вызвало у Юлии короткий нервный смешок. Это действительно прозвучало забавно. Она бы расхохоталась, если бы не звук его голоса, заставивший смех остановиться комком в горле. Иван заговорил впервые за очень долгое время. Это дало Юлии слабую надежду.
— Может быть, расскажешь, все-таки… — осмелилась произнести она.
— Расскажу — о чем?
Синие глаза остановились на ее лице почти как раньше. С той лишь разницей, что теперь в них невозможно было прочесть ни чувств, ни мыслей, ни отношения. Но рискнуть стоило.
— О том, что все это значит. О том, как… как ты…
— Как я?
— …стал таким.
— А! ТАКИМ… Ну, что ж, — Белояр поставил обратно на столик сок, чтобы тут же взять в руку другой стаканчик, доверху наполненный вином. — Это очень просто. Слушай!
Выпив все залпом, он заговорил.
Это было похоже на их уютные, новогодние вечера. На те долгие разговоры, когда она устраивалась с ногами в кресле с чашкой кофе или бокалом шампанского, а Иван сидел рядом на диване, глядя на нее глазами преданного существа.
Теперь он сидел напротив, взгляд его был жесток или безразличен и редко обращался на Юлию, чаще устремляясь в окно или в пол. Но все равно она слушала как завороженная его голос — опять или уже навсегда простуженный или сорванный, желая в глубине души лишь одного. Чтобы никогда не заканчивалась эта поездка. Чтобы колеса всегда стучали под ее полкой ритмично и гулко, чтобы в малюсеньком пространстве, изначально пахнущем рыбой и тряпками, постепенно накапливался ЕГО запах. И чтобы можно было изредка, когда он не видит, любоваться — жадно, эгоистично любоваться его плечами, пепельной челкой и руками, опасно сжимающими пластик стаканчика.
