Тут-то богатыри разом усмехаться перестали, сделав слаженный шаг назад. И еще один — всем строем.
— Мамочки!.. — прошептал Светик, нащупывая луку седла и готовясь к позорному бегству.
Акмаль и вовсе с перепугу едва боевую стойку не принял — да вовремя опомнился.
Это тебе не на Горынычей ходить! Тут посерьезней опасность!
Впрочем, Светиково заклинание подействовало. Потому что спасла богатырей именно мать — не Светикова, а Марфушина, конечно. Прибежав откуда-то с заднего двора, она встала спиной к богатырям и растопырила руки в защитном жесте.
— Домой пошли, дуры! — завопила она, загоняя свой курятник… то есть дочерей в избу. Девицы с разочарованными лицами неохотно потянулись к двери, все оглядываясь на богатырей с надеждой.
— Вы уж извините нас, — обернулась женщина наконец, захлопнув дверь за Марфушей (девицу пришлось подталкивать под пышный тыл) и для надежности накинув засов. — Не уследили за девкой! Марфушка-то уж третий день сама не своя ходит, едва к вам в лес искать не отправилась, а теперя вон чего выдумала!..
Тараторила Марфушина мать в точности так же, как дочь. Да и сама она была точно так же круглолица и румяна, разве что боками еще попышнее.
Богатыри чуть расслабились, снова заусмехались.
И тут взгляд женщины остановился на Савелии. И как-то вдруг неуловимо изменился, разом став оценивающим и хищным. Почтенная мать семейства подбоченилась, став почти неотличимо похожей на любую из своих дочерей. Вот разве кулебяки в руках недоставало.
Савелий попятился еще дальше, схватившись за поводья коня.
— А то бы зашли, — женщина широко и ласково улыбнулась, глядя теперь только ему в глаза. — Пироги-то мои дочки знатные пекут. Сама учила! Чего добру-то пропадать понапрасну…
И снова богатырям повезло. Отец Марфушин бежал с дальнего поля — а потому и примчаться успел не сразу. Однако руки перед Савелием он растопырил в точности так же, как жена его совсем недавно.
— Домой пошла, дура! — завопил он.
И лишь захлопнув за супругой своей пышной дверь, да накинув для верности засов, обернулся к богатырям, утирая лоб.
— Вы уж меня извините, — вздохнул он. — Не уследишь за этими бабами…
* * *
Светик закончил рассказ под звонкий хохот царевны.
— В общем… всяко бывает, да. Но обычно все же звон — значит, беда. Надобно все бросать да скакать на выручку.
А Алька между тем задумалась. Уж не о Михайле ли Савелий-то говорил, мол любовь погубила?
Савелиева загадка по сей день не давала покоя. Вора она теперь уж знала: Акмаль, конокрад из Двунаседьмого султаната. И вины он за собой уж точно не чует. Мог бы — заново бы свою Гюзель драгоценную из султанских конюшен свел. Знать бы еще, чем он милость царя Игната сумел снискать…
А вот прочих вызнать по сей день не удавалось.
Да уж полно, погубила ли Михайлу Марфушина-то любовь? Разве что он кулебяку попробовал, а та не так уж хороша оказалась…
— А с Марфушей-то потом как сложилось? — на всякий случай решила уточнить.
— С Марфушей? — Светик рассеянно пожал плечами. — Да она потом в кузнеца перелесьевского влюбилась. Кузнеца, конечно, жаль — не отбился. Так и женили. Ну да своего-то брата-богатыря всяко жальче! Так что и к лучшему все.
Алька вздохнула. Стало быть, все же не Михайла.
* * *
— В болоте тонул — два раза, — горько перечислял Елисей, загибая пальцы. — В лесу плутал — трижды. Раз в сосновом и два — в лиственном. Через озера и реки — без счету перебирался. Да я это их Тридевятое раза три по кругу уж должен был обойти! Даже в горы забредал. Высокие! А их, говорят, в Тридевятом и вовсе нет. Вот как нет, ежели я там был? А городов сколько обошел? Опять же — в Тридевятом-то и нет столько! Вроде бы. Хотя кто их знает. Говорю тебе, заколдованное оно у них, царство-то.
Королевич сидел прямо на земле, привалившись к верстовому столбу. На верхушке столба ветер трепал наклеенный листок бумаги: грубо намалеванный портрет Алевтины с подписью: “Внимание! Разыскивается пропавшая царевна!”. Такие листки Елисей встречал во всех городах — и уже даже радовался им, потому как милые черты возлюбленной постепенно стирались вовсе из памяти, вытесненные усталостью и отчаянием.
Обращался он к своему коню, мирно щиплющему травку рядом. Конь разделял печаль хозяина: сколько ж можно по городам и весям слоняться, никакого покоя!
По обе стороны от обочины простирались поля — по осеннему времени уже пожелтевшие, скошенные.
Неподалеку орудововавший вилами, сгребая сено в стога, дюжий мужик, обернулся.
— Можа и заколдованное, — сообщил он. — А ты бы, королевич, на землице-то голой не сидел. Чай застынешь.
На самом деле погода стояла пока еще ясная и теплая, однако королевич уже с ужасом воображал, как наступит зима, выпадет снег, а он все будет продолжать блуждать по проклятому царству.
Елисей вздохнул. К тому, что в каждом селе Тридевятого его узнает всякий встречный-поперечный, и даже собаки некоторые, как к старому знакомцу, навстречу кидаются, он тоже уже привык. Странное оно, это царство!
А ведь вечером еще с тетушкой-колдуньей говорить. Опять она на него будет смотреть эдак жалостливо и украдкой сплевывать.
Эх… тетушка — ладно, а вот что опять отцу говорить?
Тетушка в последний раз грозилась сама приехать и царевну ту из-под земли добыть. Король, конечно, ведьму от себя отпускать не желает пока. Но если так дело пойдет дальше, кто знает, как оно обернется?
Колдунья-то царевну, конечно, найдет. На то и ведьма! Но как же тогда подвиг-то Елисеев? Вот бы так с тетушкой договориться, чтоб она найти-то нашла, но Елисей все равно спас!
С тяжким вздохом поднявшись на ноги, королевич обернулся к столбу и остановил взгляд на листке с объявлением. Ободрать его, что ли? Во-первых, можно будет портрет любимой, как полагается, у сердца носить. А во-вторых, поэту бумага лишней не бывает. На обороте-то чисто небось! Можно новую поэму записать.
Однако содрать бумазейку Елисей не успел: налетевший порыв ветра содрал листок и понес его куда-то в поле — не угнаться.
Правда, под ним другой листок на столбе обнаружился — почти в точности такой же. Разве что царевна на портрете казалась будто чуть младше.
Ковырнув ногтем уголок, королевич обнаружил, что под листком есть и следующий.
— Это как же?.. — растерялся он.
— Дык чай не в первый раз убегла, — с какой-то почти отцовской гордостью сообщил мужик с вилами. — Бегучая у нас царевна-то!
* * *
— А как же так вышло, чтоб конокрад — да не в тюрьме сидел али на каторге, а в лучшем из богатырских отрядов служил?
Этот вопрос Алевтину интересовал давно, но вот момента, чтобы его задать, она специально выжидала. Знала, что сам Акмаль наверняка не ответит. А уж друг про друга никто в отряде не сплетничал. Кого спрашивать — Алька точно знала. Надо было только, чтобы больше никого из братьев-богатырей поблизости не случилось. И дождалась случая, конечно.
