— Билл, — с тревогой в голосе сказала она. — Владимиру Кара-Мурзе стало плохо в Москве!
Я замер.
— Когда?
— Он был на встрече. Ему стало очень плохо. Он в больнице.
— Что с ним? — перекрикивая шум аэродрома, спросил я.
— Я не знаю.
Моя супруга оказалась уже впереди нашей процессии и обеспокоенно оглядывалась на меня. Я снова двинулся к трапу и, оставив сложенную коляску рядом с шасси самолета, поднялся на борт.
— С кем он встречался?
— Я не знаю.
— В какой он больнице?
— Этого я тоже не знаю и пытаюсь выяснить.
Добравшись до своего места в салоне и облокотившись на спинку сидения, я сказал Лене:
— Я сейчас в самолете. Перезвоню, как только приземлимся.
Я нажал отбой и засунул телефон в карман. Супруга вполголоса спросила:
— Что происходит?
— Владимиру стало плохо в Москве. Он в больнице, — тихо ответил я.
— Кара-Мурза? — переспросила она так же тихо.
— Да, — кивнул я.
Она побледнела.
— Боже мой.
— Да уж, — согласился я.
Мы усадили детей и пристегнули ремни. Я судорожно пытался дозвониться до наших общих друзей, включая Кайла из Вашингтона, чтобы рассказать им о случившемся и узнать детали, если они им известны. Никто ничего не знал. Дверь закрылась, и самолет начал выруливать на взлетную полосу. Этот трехчасовой перелет был самым длинным в моей жизни.
Мы приземлились, и я сообщил Лене, что снова доступен. Снова набрал номер Кайла, написал Вадиму и Ивану в Лондон, сбросил эсэмэски всем знакомым журналистам в Москве. По-прежнему никакой новой информации. Но поскольку Володя был конфидентом Бориса Немцова, в голову лезли только зловещие мысли.
В тот вечер у нас был семейный ужин в ресторане отеля. Дети были в восторге от каникул и ни на кого и ни на что не обращали внимания. Но мыслями я был далеко и не отходил от телефона.
На следующее утро наконец пришли новости. Российские медиа писали о веерном отказе органов у Володи, вызванном «острой почечной недостаточностью на фоне интоксикации».
«Острая почечная недостаточность на фоне интоксикации» — удобный диагноз, который можно интерпретировать как угодно, но для меня диагноз был ясен: я знал, что Владимира отравили.
Однако позже в тот же день отец Владимира сделал неожиданное заявление. Он предположил, что состояние его сына могло быть вызвано «аллергией», или «стрессами», или даже «недостатком сна». Он сказал: «Это может быть всё что угодно: вчерашний чебурек, банан, яблоко... Я думаю, никакого криминала здесь нет».
Для меня было очевидно, что криминал там был, но я понимал, почему он так поступает. Будучи зубром оппозиционной журналистики, он хорошо знал всю порочность путинского режима и намеренно преуменьшал то, что, несомненно, было покушением на жизнь его сына. Он считал, что поступает так во благо своего ребенка, пытаясь тем самым утихомирить пыл его убийц и спасти ему жизнь.
В этом была своя логика, но проблема в том, что Володя оставался в реанимации в России. И это, думал я, ужасная ошибка. Если режим Путина хочет покончить с ним, то врачи могут просто реанимировать его не так, как нужно в его состоянии, или того хуже, эфэсбэшник может прийти в больницу и закончить начатое.
Пока Володя оставался там, его выздоровление было под угрозой. Нужна была его срочная эвакуация.
Если отец Владимира не мог этого сказать открыто, то я молился, чтобы это сделала Володина жена Женя.
Я позвонил ей домой в Фэрфакс. Я видел ее только раз и едва знал, но это меня не останавливало:
— Если мы не вытащим Володю оттуда прямо сейчас, я думаю, они повторят это снова.
На другом конце провода повисла пауза, но затем она ответила:
— Я полностью согласна. Я уже поговорила с Михаилом Ходорковским. Он отправляет санитарный самолет вместе с реаниматологом из Тель-Авива. Завтра они должны быть во Внукове.
У нее на руках уже был билет на ближайший рейс в Москву. Помимо эвакуации, мы договорились, что ей нужно раздобыть биологические образцы для анализа на Западе. Нужно знать, чем он отравлен, чтобы попытаться найти противоядие. Никто из нас не доверял российским врачам в этом вопросе.
Прежде чем проститься, она добавила:
— Наверное, нужно позвонить в британское консульство.
— Не понял.
— У Володи есть британский паспорт, помимо российского. Он получил гражданство, когда учился в Кембридже.
За всё время, что я знал Владимира, я как-то не задумывался об этом и упустил из вида факт его британского подданства.
Это могло многое изменить. Когда мы пытались вызволить Сергея из тюрьмы, мы не смогли получить официальной помощи ни от одной западной державы. Я всё время слышал одно и то же: «Это печальная история, но какое отношение она имеет к нам?» Теперь же, поскольку Володя был британским подданным, его отравление непосредственно касалось Соединенного Королевства.
Закончив разговор с Женей, я позвонил в посольство Великобритании в Москве и поговорил с сотрудником британского консульства. Объяснив ситуацию, я сказал:
— Мы хотим получить образцы крови для анализа за пределами России. И если нам удастся это сделать, можем ли мы отправить их дипломатической почтой?
— Конечно. Мы очень переживаем за господина Кара-Мурзу. Мы сделаем всё возможное, чтобы помочь ему.
Отлично! Осталось только дождаться, когда Женя получит образцы. На следующий день, в пятницу, ее самолет приземлился в Домодедове в 17:45. После паспортного контроля ее встретили адвокат Володи Вадим Прохоров и его огромный портфель — непременный аксессуар Вадима. Торопливо обнявшись, они прыгнули в машину и поехали прямо в Первую Градскую.
С дороги она набрала меня и спросила:
— Есть новости от англичан?
— Да. Они готовы помочь. Если сможешь получить образцы, они обещали доставить их в Лондон диппочтой.
— Супер. Я постараюсь.
Я должен признать, что в этой непростой ситуации она держалась молодцом.
В восемь вечера Женя и Вадим уже были в больнице. Дама в регистратуре, не отрываясь от мобильника, произнесла словно запрограммированным механическим голосом: «Время посещений закончилось. В выходные приема нет. Приходите в понедельник».
— Извините, — сказала Женя. — Я прилетела издалека к своему мужу, который очень болен. Мне нужно увидеть его сейчас!
— Мне очень жаль, но это невозможно. Пожалуйста, приходите в понедельник, — повторила дама.
— До понедельника он может умереть!
