Эту тоску зеленую нарушило неожиданное объявление сенатора Грассли о том, что демократы только что воспользовались «правилом двух часов». Джулианна наклонилась и тихо пояснила, что это процедура, которая ограничивает слушания ровно двумя часами и ни минутой больше.
— А зачем им это? — прошептал я.
Она пожала плечами.
— Я думаю, к вам это не имеет никакого отношения. Скорее всего, это какая-то не связанная с нами политическая игра.
Какова бы ни была причина, но каждая минута болтовни этих ребята из Минюста уменьшала время моего выступления. По мере продолжения слушаний становилось ясно, что времени на меня просто не останется.
Я посмотрел на Джулианну.
— Неужели всё сорвется?
— Не волнуйтесь. Грассли найдет способ.
Она была права. Через несколько минут сенатор Грассли объявил, что слушания возобновятся завтра в 9 утра. Мое выступление будет единственным пунктом повестки дня.
Обычно требуются месяцы, чтобы выкроить десять минут для беседы с одним сенатором. Теперь же у меня будет целых два часа с группой самых важных американских законодателей.
* * *
Я проснулся очень рано утром и был во всеоружии.
Накануне вечером телеканал «Си-Эн-Эн» пригласил меня на утреннее интервью. В 6:30 утра я уже был в их студии рядом с «Юнион-Стейшн». Передо мной выступал Энтони Скарамуччи — новый директор по коммуникациям президента Трампа, который ночью разразился тирадой в интервью газете «Нью-Йоркер», назвав Райнса Прибуса, тогдашнего главу администрации Трампа, «гребаным параноидальным шизофреником», а когда репортер предположил, что Энтони не хватает общения со СМИ, он ответил: «Я не Стив Бэннон, я не пытаюсь сосать свой член».
Я давно знал Энтони Скарамуччи, хитрого и словоохотливого нью-йоркца, и он мне нравился. После выхода моей книги «Красный циркуляр» каждый раз, когда мы с ним сталкивались, он сцеплял руки ниже паха, как будто держал в них что-то тяжелое, и говорил: «Чувак, у тебя гребаные медные яйца — так тянуть на Путина!» Сквернословие было частью его обаяния, но последние комментарии для «Нью-Йоркера», даже при отмороженном Трампе, были уже слишком.
В то утро я ждал своей очереди в фойе для гостей шоу «Си-Эн-Эн», а Энтони был в эфире с телефона. Он пытался объяснить произошедшее, но ведущий Крис Куомо не признавал этих объяснений. Интервью получилось жарким и длилось почти полчаса. Обычно все утренние шоу расписаны по секундам, и такой перебор по времени практически невозможен.
Энтони наконец-то закончил, и я собрался выйти на съемочную площадку. До начала слушаний в Сенате было еще много времени. Но во время рекламной паузы, разделявшей Энтони и меня, на площадку выбежала взволнованная продюсер и сказала:
— Мне очень жаль, господин Браудер, но у нас не осталось на вас времени. Предыдущий гость выступал слишком долго.
— Меня обидел забияка [итал. «скарамучча» — маленький забияка]? — пошутил я.
Улыбнувшись, она повторила:
— Мне очень жаль.
До начала слушаний оставалось еще два часа, и вместе с телохранителями мы отправились в закусочную неподалеку от Капитолия, где я угостил их завтраком. За яичницей и тостами они рассказывали мне свои боевые истории о самодельных взрывных устройствах и борьбе с повстанцами в Ираке. Это разговор позволил забыть о нервозности предстоящих слушаний.
Подкрепившись, мы вновь отправились в здание Сената им. Харта. Я ожидал, что без Трампа-младшего и Манафорта народу будет меньше, но не был готов к тому, что увидел. Выйдя из лифта, мы оказались в абсолютно пустом коридоре. Не было ни очереди, ни толпы репортеров, ни дополнительного обслуживающего персонала. В зале заседаний был один-единственный фотограф, сидевший на полу, перед столом выступающих, скрестив ноги, а телекамеры были только от «Си-СПАН» (C-SPAN), в обязанности которой входит съемка всех заседаний комитета, какими бы незначительными они ни были. Пресса была представлена одним журналистом в красно-синей гавайке и темно-синем спортивном пиджаке. Я понятия не имел, кто он и из какого новостного агентства.
Было досадно, но с этим ничего нельзя было поделать. Я сосредоточился на сенаторах и притворился, что зал полон.
Я занял единственное место за столом приглашенных, а мои телохранители сели по бокам в первом ряду.
Около девяти сенатор Грассли спустился с возвышения президиума и подошел ко мне поздороваться и поблагодарить за то, что я согласился остаться еще на день. Обведя пустой зал рукой, я спросил:
— Похоже, кроме меня, больше нет выступающих. Нужно ли придерживаться лимита в семь минут?
Положив руку мне на плечо, сенатор Грассли добродушно ответил:
— Нет, сегодня всё время ваше, Билл.
Меня привели к присяге.
Я не взял с собой ни бумаг, ни блокнота, ни ручки, и некому было помочь (Джулианна уже улетела в Калифорнию по делам). Но я не нервничал. Я не был стеснен временем, и в течение одиннадцати минут я рассказывал нашу историю так, как я ее чувствовал.
Большинство слушаний в Сенате — это отчасти спектакль. Сенаторы произносят речи и задают вопросы, усиливая свою партийную линию, и сейчас не обошлось без этого. Республиканцы пытались дискредитировать Гленна Симпсона и хотели услышать от меня, что досье на Трампа было полным вымыслом, а демократы давили на то, что встреча в Башне Трампа была доказательством сговора между Кремлем и избирательным штабом Трампа.
Слушания Судебного комитета Сената, 27 июля 2017 года (© DREW ANGERER/GETTY IMAGES NEWS/GETTY IMAGES)
Я не поддался, держа курс прямо по центру. Я не мог позволить превратить эти слушания в партийные разборки. Мне нужно было, чтобы и республиканцы, и демократы продолжали работать вместе. Мне нужно их единение, чтобы дать отпор Путину, который пытался сорвать принятие закона Магнитского. К счастью, по мере продвижения слушаний партийные разборки сошли на нет, и сенаторы обеих партий искренне хотели понять, зачем Кремль так поступает и почему Путин так себя ведет.
В течение часа и сорока пяти минут я раскрывал его мотивацию. Я рассказывал о том, как часть денег из украденных 230 миллионов долларов поступила на счета доверенного лица Путина — виолончелиста Сергея Ролдугина. И о том, что это не единичный случай, а одно из тысяч преступлений, от которых Путин получил выгоду, и смог сколотить состояние, оцениваемое в 200 миллиардов долларов. И что почти всё это состояние хранится в финансовых учреждениях на Западе и может быть заморожено в соответствии с законом Магнитского. Именно по этим причинам этот закон представлял собой угрозу лично для него и для его армии высокопоставленных чиновников.
Четверо из девяти сенаторов были бывшими прокурорами, и их профессиональная дотошность и умение докапываться вопросами до сути позволили многое прояснить. Когда я закончил отвечать, мне показалось, что присутствующие в зале законодатели наконец прозрели. Впервые всё обрело смысл: одной из главных причин вмешательства Путина в американские выборы и был закон Магнитского.
