И он позволил покрыть себя дерном.
Если читатель знает, какой урок содержится в этом рассказе, то он знает именно то, что известно автору.
LXXXV
Трое животных на тонущем корабле приготовились броситься в воду. Они договорились между собой, что первым по борту спустится медведь, чтобы отбиваться от тонущих моряков; на него сразу же прыгнет мышь (которая должна была стать штурманом), а за ней последует обезьяна с провизией на троих. Так они и сделали. На четвертый день после кораблекрушения медведь принялся задавать наводящие вопросы по поводу обеда, и тут выяснилось, что обезьяна взяла с собой один-единственный орех.
– Я подумала, что мне его на какое-то время хватит, – объяснила она, – а ты сможешь съесть штурмана.
Услышав это, мышь мигом исчезла в медвежьем ухе, а обезьяна, испугавшись, что голодный медведь потребует отдать ему орех, торопливо его съела. Медведь оказался в таком положении, когда невозможно настаивать на своих правах, и поэтому он просто сожрал обезьяну.
LXXXVI
Страдающий от жажды ягненок пошел к ручью напиться. Он опустил мордочку к воде и вдруг почувствовал, что его кусает рыба. Рыб он не любил, и потому пошел искать другое место, однако рыба доплыла туда раньше и повторила тот же трюк. Ягненок был очень терпелив, а рыбе совершенно нечем было заняться, и эта история повторилась несколько тысяч раз, пока наконец ягненок не почувствовал, что имеет право выругаться.
– Пусть меня вечно варят в кипятке, если я когда-нибудь встречал столько рыбы в одном ручье. Это приводит меня в уныние и заставляет думать о мятном соусе и зеленом горошке
[18].
Вероятно, он хотел таким образом выразить удивление и страх – ведь даже ягнята под влиянием сильных эмоций начинают говорить о делах.
– Что ж, прощай, – сказала его мучительница, в последний раз куснув его за морду, – я бы повеселила тебя еще, но у меня есть дела поважнее.
В этой притче много уроков, но она не объясняет, почему рыба так преследовала ягненка.
LXXXVII
Крот в своих геологических изысканиях наткнулся на закопанный в землю труп мула и собрался проложить через него тоннель.
– Не спеши, друг мой, – сказал ему покойный, – и веди свои раскопки в менее кощунственном направлении. Проявляй к мертвым то же уважение, которое надеешься сам получить от смерти.
– Ты считаешь, – заметил крот, – что к твоей могиле следует проявить определенное уважение – по крайней мере до тех пор, пока твоя бессмертная часть не воспарит окончательно. Я дарую тебе неприкосновенность, но не из-за твоей святости, а из-за запаха, который ты источаешь. Священны лишь останки кротов.
Труп умершего мула для крота —
Всего лишь труп, не более, мой друг.
LXXXVIII
– Думаю, я должна вонзить в тебя свое жало, мешающий мне друг, – сказала пчела железному насосу, в который она врезалась. – Ты всегда попадаешься мне на пути.
– Если ты меня ужалишь, – ответил насос, – то я полью тебя водой – если только кто-нибудь нажмет на рукоятку.
Раздраженная этой бессильной консервативной угрозой, пчела изо всей силы ткнула в насос своим жалом. Когда она попыталась вернуть жало на место, ей это не удалось, но она все равно смогла приносить пользу в улье: загнутым кончиком жала он подцепляла и переносила с места на место небольшие предметы. Правда, после этого ни одна пчела не соглашалась с ней спать, и вышло так, что ее необдуманное негодование привело ее к жизни в одиночной камере.
Юный читатель может извлечь из этого рассказа пользу и быть начеку.
LXXXIX
Китайского песика, много путешествовавшего со своим хозяином за границей, по возвращении спросили, что показалось ему там самым нелепым.
– Есть страна, – ответил он, – в которой люди без конца говорят о «персидской честности», «персидском мужестве», «персидской верности», «персидской любви к честной игре», и так далее – как будто у персов исключительная монополия на эти универсальные добродетели. Более того, они говорят это с такой слепой верой, с такой непрошибаемо серьезной убежденностью, что просто диву даешься.
– Но ведь мы просили рассказать о чем-то смехотворном, а не удивительном, – запротестовали слушатели.
– Так и есть; смехотворным является название их страны…
– А именно?
– Персия.
XC
Жил да был теленок, который, усомнившись в чистоте молока своей матери, решил переместить свое внимание на насос во дворе.
– Лучше уж чистая вода, – сказал он, – чем еда, которая не является ни рыбой, ни мясом, ни птицей.
Однако, хоть он и следовал своей новой диете очень строго и все время пил воду, он не благоденствовал, как можно было бы ожидать. Чем больше он пил, тем более худым и прозрачным становился, и наконец, когда собственная тень стала для него туманным и нереальным воспоминанием, он раскаялся и попросил вернуть его в комфортное местечко у материнского вымени.
– Ах, мой блудный сын, – сказала корова, склонив рога, словно для того, чтобы позволить теленку поплакать у нее на плече, – мне жаль, что я не могу заколоть упитанного тельца, чтобы отпраздновать твое возвращение, но сделаю, что смогу.
И с этими словами она его убила.
Материнская любовь может вышибить дух из всех прочих добродетелей.
XCI
– Вот, смотри! – торжествующе сказал котенок, кладя вялую мышь к ногам матери-кошки. – Я льщу себя надеждой, что развиваюсь довольно быстро. Грустно даже предположить, что станет с мелкими четвероногими, когда я достигну полной силы и свирепости.
– Долго пришлось с ним возиться? – спросила пожилая кошка, украшавшая собой коврик у камина, и поглядела на котенка с нежной заботой.
– Повозиться? Я еще никогда так не сражался; он вел себя как самый настоящий дикарь!
– Ах ты мой маленький Фальстаф, – сказала кошка-мать, прикрыв глаза и собираясь вздремнуть, – это игрушечная мышь.
XCII
Краб, добравшийся от устья Инда до самого Испахана, посмеиваясь, постучал в дверь королевского лекаря.
– Кто там? – крикнул лекарь с дивана.
– Сложный случай рака, – самодовольно ответил краб.
– Хорошо, я тебя вылечу, мой друг.
Сказав это, лекарь провел своего веселого пациента в кухню и замариновал его в банке, излечив его таким образом от привычки к розыгрышам.
