Да исцелит вас эта притча, если и вас поразило подобное зло.
XCIII
У одного волшебника был ученый поросенок, который вел чистую и благородную жизнь, прославился и завоевал всеобщую любовь. Однако волшебник понимал, что он несчастен, и при помощи способа, который мы бы легко описали, если бы для этого было достаточно места, превратил его в человека. Тот немедленно бросил карты, хронометр, музыкальные инструменты и все прочие атрибуты своей профессии, отправился к грязной луже и зарылся в грязь по самый нос.
– Десять минут назад, – сказал волшебник с упреком, – ты бы презирал подобное поведение.
– Верно, – ответил двуногий, довольно хрюкнув, – ведь я был ученым поросенком, а теперь я ученый человек.
XCIV
– Природа очень добра к своим творениям, – сказал жираф слону. – К примеру, у тебя очень короткая шея, но природа дала тебе хобот, чтобы доставать еду; а у меня нет хобота, но меня она одарила длинной шеей.
– Думаю, мой друг, ты побывал среди богословов, – заметил слон, – и я сомневаюсь, достаточно ли я умен, чтобы с тобой спорить. Могу лишь сказать, что я смотрю на это иначе.
– Но ведь признайся, – настаивал жираф, – что твой хобот очень удобен для того, чтобы дотягиваться до верхних ветвей, которые ты так любишь, и точно так же мне помогает моя длинная шея.
– Может быть, – задумчиво сказал неблагодарный толстокожий, – если бы мы не могли добраться до верхних ветвей, мы бы полюбили есть нижние.
– В таком случае мы должны быть вечно благодарны природе за то, что не похожи на низкорослого гиппопотама, который не может дотянуться ни до каких ветвей.
– О да, – согласился слон, – похоже, доброты природы на всех не хватило.
– Но у гиппопотама есть коренья и камыши.
– Непонятно, как в его нынешнем состоянии он может добраться до чего-нибудь еще.
Эта притча ничему не учит; те, кто поняли ее значение, либо знали о нем раньше, либо не захотят чему-то научиться.
XCV
Благочестивый язычник, который пытался подольститься к деревянному идолу, просидев несколько лет без движения на безлесной равнине, заметил, что молодой плющ тянет к его ногам свои нежные усики. Он решил, что сможет вытерпеть дополнительные муки в виде небольшой тени, и пригласил плющ чувствовать себя как дома.
– Непременно, – ответил на это плющ, – ведь моя задача – украшать древние руины.
Плющ обвился цепкими усиками вокруг изможденных ног язычника и через полгода полностью покрыл его своей зеленью.
– Настала пора, – объявил язычник через год, – выполнить оставшуюся часть моего религиозного обета. Я должен на протяжении нескольких сезонов выть и скакать. Ты был очень добр ко мне, но мне больше не требуются твои любезные услуги.
– Зато мне требуются твои, – сказал плющ. – Ты стал моей второй натурой. Пусть другие занимаются приятными гимнастическими упражнениями и почитают таким образом богов, а ты и я будем страдать и становиться сильнее – в указанном порядке.
Язычник пробормотал что-то о разделении труда; его кости все еще могут видеть паломники.
XCVI
Лиса, увидев плавающего лебедя, крикнула ему:
– Что это за корабль? Мне нужно отправиться этим рейсом.
– Билет есть? – спросила птица.
– Нет, но я договорюсь с компанией-перевозчиком.
Лебедь подплыл к берегу, и лиса взобралась ему на спину. Когда они отплыли от берега на довольно большое расстояние, лиса заявила, что неплохо было бы пообедать.
– Я бы не советовал тебе пробовать еду, которую подают на борту, – сказал лебедь, – у нас есть только соленое мясо. Опасайся цинги!
– Ты совершенно прав, – кивнула лиса. – Может, мне удастся утолить голод фок-мачтой.
С этими словами она откусила лебедю шею; корабль опрокинулся, и лиса утонула.
МОРАЛЬ: присутствует, но не поучительна.
XCVII
Обезьяна нашла кучу кокосовых орехов, принялась грызть один из них и бросила его, отвратительно рыгнув.
– Ну до чего же мерзкий вкус! Не успеешь что-нибудь оставить без присмотра, как кто-нибудь приходит и наливает туда гадкое молоко!
Мимо проходила кошка, которая принялась катать кокосы лапой.
– Ну ничего себе! – воскликнула она. – Да это даже чугунную собаку выведет из себя! Стоит мне оставить молоко остужаться, как кто-нибудь приходит и накрепко его запечатывает!
Заметив друг друга и сочтя друг друга врагами, разъяренные животные вступили в схватку и поубивали друг друга. При этом общество лишилось двух достойных потребителей, и множество отличной еды пришлось раздать бедным.
XCVIII
Мышь перевернула глиняный кувшин. Из соседней комнаты пришла кошка и принялась грозно и сурово ее бранить.
– Ах ты маленькая негодница, как ты посмела перевернуть этот ценный сосуд? Если бы он был наполнен горячей водой, а я спала бы рядом, ты бы меня ошпарила!
– Если бы он был наполнен водой, – возразила мышь, – он бы не перевернулся.
– Но ведь я могла бы лежать и внутри него!
– Нет, не могла бы, он слишком узкий.
– Злодейка! – вскричала кошка, придавив мышь лапой. – Я могу свернуться совсем маленьким калачиком, если постараюсь!
Последний довод сильно рассерженного человека часто обращен к уху мертвого.
XCIX
Переходившая через замерзший пруд обезьяна поскользнулась и упала, сильно стукнувшись затылком, да так, что лед треснул. По берегу расхаживал павлин, раздумывая о том, какой он красавец; он громко рассмеялся при виде упавшей обезьяны. N.B.: Любой смех не к месту, если кто-то упал, и если этот кто-то – ты сам.
[19]
– Ба! – воскликнула обезьяна. – Если бы ты видел, какие узоры мой затылок образовал на льду, ты бы не смеялся, а плакал, потому что они совершенно затмевают великолепие твоего хвоста.
Вот так обезьяна ловко заманила на пруд тщеславную птицу, которая в конце концов вышла на лед и распустила хвост, чтобы сравнить его с трещинами на льду. Роскошные перья тут же примерзли к поверхности пруда, и простодушный павлин провел очень неприятную зиму.
С
Вулкан выбросил несколько миллионов тонн камней, рухнувших на маленькую деревню, и спросил у мэра, хватит ли этого запаса для строительства.
– Думаю, – ответил чиновник, – если ты дашь нам еще немного гранита и чуточку красного песчаника, нам будет достаточно того, что ты уже для нас сделал. Однако мы были бы благодарны, если бы ты разрешил нам пользоваться своим кратером для обжига кирпичей.
