– Я вам очень благодарен, – сказал крестьянин, – но никак не пойму, почему при виде этого милого раскрашенного кондитерского изделия вы все вдруг принялись злословить о своих умерших родственниках.
После этих слов пернатое трио пришло в замешательство.
CIX
– Настал Золотой век, – объявил лев ягненку. – Может быть, ты выйдешь из загона, и мы возляжем вместе, как и было предсказано?
– Ты сегодня обедал? – спросил ягненок.
– Ни крошки не ел с самого завтрака, – ответил лев, – не считая тощей свиньи, пары седел и старой упряжи.
– Не верю я в Золотой век, – сказал ягненок, – в котором мы только возлежим вместе. Мне представляется, что это счастливое время – период, когда свинина и кожа не являются продуктами питания, зато у каждого уважающего себя льва есть столько баранины, сколько он может употребить. Однако ты можешь пойти вон на тот освещенный солнцем холм и полежать там, пока я не приду.
Просто удивительно, насколько чувство безопасности развивает хитрость. Если бы это ягненок вышел на открытое место, он бы тут же попал в ловушку и был загрызен.
СХ
– Эй, ты! – громко окликнул стоящий в стойле толстый бык энергичного молодого осла, кричащего на улице. – Подобное поведение не соответствует хорошему вкусу!
– Чьему хорошему вкусу, мой жирный друг? – спросил осел не слишком уважительно.
– Ну… Хм… Э… Я хочу сказать, что это не подходит мне. Тебе следует реветь!
– А могу ли я узнать, какое тебе вообще дело до того, кричу я или реву, или делаю и то и другое, или ничего из этого?
– Этого я не могу тебе сказать, – ответил критик, уныло качая головой, – я вообще ничего в этом не понимаю. Я лишь могу сказать, что приучен подвергать цензуре любую речь, отличающуюся от моей.
– Именно так. Ты попытался превратить грубость в искусство, перепутав предпочтения и принципы. Слово «вкус» не имеет определения, и ты придумал его, чтобы обозначить идею, которую невозможно выразить; а применив его в сочетании со словами «хороший» и «плохой», ты описал всего лишь субъективный процесс в терминах объективной реальности. Подобное самомнение выходит за рамки нахальства и попадает в безграничное пространство чистой дерзости!
К концу этой замечательной речи у быка-критика не осталось слов, чтобы выразить свое неодобрение. Поэтому он сказал, что речь эта в плохом вкусе.
CXI
Покрытая кожными наростами раздувшаяся жаба похвасталась, что она – самое бородавчатое живое существо.
– Может быть, – сказал ее слушатель, вылезая из кустов, – но это пустая и мнимая честь. Посмотри на меня: меня вот даже назвали бородавочником!
CXII
Заяц, за которым гналась собака, попытался спастись в волчьей норе. Поскольку время было нерабочее, волк оказался дома.
– О, какая удача! – сказал заяц, тяжело дыша. – Здесь я чувствую себя в полной безопасности, ведь ты не любишь собак так же сильно, как и я.
– Твоя безопасность, мой маленький друг, зависит не от того, в чем мы с тобой сходимся, а от того, в чем расходимся я и собака.
– То есть ты собираешься меня съесть? – робко спросил заяц.
– Не-е-т, – задумчиво протянул волк, – мне не хотелось бы этого обещать; я собираюсь съесть часть тебя. Может, оставлю тебе клочок меха и пару-другую когтей. Я голоден, но не жаден.
– Для меня разница между этими понятиями слишком тонка, – сказал заяц, почесывая голову.
– Это потому, мой друг, что у тебя нет опыта в разделке зайцев. А у меня он есть.
CXIV
– Устрица дома? – спросила обезьяна, постучав в закрытую раковину.
Ответа не последовало. Обезьяна опустила дверной молоток и стала дергать за шнурок дверного звонка. Звонок громко звонил, но ответа по-прежнему не было.
– Хм, – разочарованно подумала обезьяна, – наверное, она отправилась на море.
Отвернувшись от раковины, обезьяна решила заглянуть попозже, но едва она отошла на некоторое расстояние, как ей в голову пришла блестящая идея: а что, если произошло самоубийство? Или убийство? Она вернется и взломает дверь! Добыв большой камень, обезьяна пробила крышу. Убийства, оправдавшего бы такую наглость, не произошло, поэтому обезьяна совершила его сама.
Похороны были великолепные. Там были немые устрицы с жезлами, пьяные устрицы с шарфами и лентами на шляпах, траурный катафалк с плюмажами, счет от пройдохи-гробовщика и все, что полагается для первоклассного шоу на кладбище, – все, кроме мертвого тела. Обезьяна от него избавилась, а гробовщик подло отказался предоставить свое.
МОРАЛЬ: Из ягненка, рожденного в марте, получается лучшая свинина, когда его рожки вырастут на дюйм.
CXV
«Вы пожалуйте на ужин», – муху приглашал паук.
А она в ответ ехидно: «Неоригинально, друг!
Сильно пахнет плагиатом, дут авторитет, гляжу, —
Что ж, однако, я согласна: в паутине посижу.
Но, – за труд уж не сочтите, – мы поддержим
светский тон,
И со мною критик-овод тоже будет приглашен.
Вечером паук-хозяин говорит: «Волнуюсь я:
Как там пчелка-графоманка и все прочие друзья?»
Овод же в ответ: «Неплохо. Но, – хоть я тому не рад, —
Говорят, что нить сюжета уж утратил шелкопряд».
Муха ахнула: «О чем вы? Не пойму я, хоть убей!»
«То – аллюзия, дружечек», – так паук ответил ей.
CXVI
Белый медведь плыл по морю на бренном теле покойного моржа и рассуждал сам с собой:
– Свобода действий, которой я обладаю, может смутить любого медведя, когда-либо рождавшегося на свет. Я могу оставаться в бездеятельности и голодать, или же съесть свой корабль и утонуть. Я никак не могу решить, что выбрать.
Медведь уселся, чтобы хорошенько все обдумать, и размышлял до тех пор, пока не ослабел до такой степени, что не мог больше сидеть; он продолжал думать, а пульс его становился все медленнее, ему стало не хватать воздуха. Но он так и не смог принять решение и в конце концов умер, так ни к чему и не придя.
Мне кажется, он с тем же успехом мог выбрать голодную смерть – наугад.
CXVII
Рыба-меч глубоко вонзилась в днище корабля, вообразив, что вступила в схватку с китом, и теперь никак не могла выбраться. Ее очень раздражали моряки, тыкавшие гандшпугами ту ее часть, что оказалась внутри корабля, однако она держалась молодцом и не подавала вида, как ей тяжело, пока не увидела плававшую неподалеку акулу. Она спросила у акулы, куда может направляться корабль.
