Эти ответы привели меня в уныние – не столько потому, что человек отказывал нам в помощи, сколько из-за его каламбуров. Однако через некоторое время он все же сложил газету, аккуратно убрал ее в карман, сходил за канатом и бросил его нам как раз в тот момент, когда мы собирались отказаться от борьбы. Сэм прыгнул вперед и поймал его – и канат угодил ему прямо в бок! Этот изверг наверху подвесил к канату крюк для ловли акул – таково его представление о юморе. Но время для обвинений и контробвинений было неподходящее. Я обхватил Сэма за ноги, конец веревки обернули вокруг кабестана, и как только люди на борту выпили немного грога, нас подняли наверх. Уверяю вас, что нам было не очень-то приятно подниматься таким способом – рядом с гладкой вертикальной стеной воды, в которой кругом резвились киты, а рыбы-меч с подчеркнуто вульгарным любопытством тыкали в нас мордами.
Едва мы ступили на палубу и сняли Сэма с крюка, как к нам подошел эконом с блокнотом и ручкой.
– Ваши билеты, джентльмены.
Мы сказали ему, что у нас нет билетов, и он приказал отвезти нас на берег в лодке. Ему объяснили, что при теперешних обстоятельствах это совершенно невозможно, но он ответил, что не имеет никакого отношения к обстоятельствам и ничего о них не знает. Ничто не могло его тронуть, пока на палубу не вышел капитан – очень добросердечный человек – и не сбросил его за борт при помощи запасной стеньги. После этого с нас сняли всю одежду, хорошенько растерли жесткими щетками, перевернули на живот, завернули в одеяла, уложили перед горячей печкой в салоне и влили нам в горло обжигающий бренди. Мы не промокли и не наглотались морской воды, однако корабельный врач сказал, что это необходимое лечение. Подозреваю, что бедняге нечасто выдавалась возможность кого-нибудь оживить; на самом деле он признался, что такого случая, как наш, у него не было ни разу за долгие годы. Даже не знаю, что он сделал бы с нами, если бы мягкосердечный капитан не затолкал его в каюту при помощи завязанного узлом перлиня и не велел нам выйти на палубу.
К этому моменту корабль проплывал над Арикой, и все моряки находились на носу; они сидели на фальшбортах, ели стручковый горох и палили дробью в перепуганных жителей, метавшихся по улицам в сотне футов внизу. Эти безвредные снаряды весело стучали по перевернутым подошвам спешащей толпы; однако мы не нашли в этом никакого развлечения и уже решили пойти на корму и немного порыбачить, но тут корабль сел на мель на вершине холма. Капитан бросил все имевшиеся якоря, и когда вода, закручиваясь в водовороты, вернулась к своему законному уровню, прихватив с собой город за компанию, мы оказались посреди прекрасной сельской местности, однако на некотором удалении от всех морских портов.
С рассветом все собрались на палубе. Сэм прогулялся к корме до нактоуза, небрежно взглянул на компас и удивленно вскрикнул:
– Вот что я вам скажу, капитан, это самый странный каприз природы! Все перевернулось наоборот. Стрелка указывает на юг!
– Ах ты чертов салага! – прорычал шкипер, подойдя и взглянув на компас. – Она указывает прямо на левый борт, а солнце, вон оно, точно впереди!
Сэм обернулся и пристально посмотрел на него с неописуемым презрением во взгляде.
– А кто сказал, что солнце не точно впереди? Вот и видно, сколько вам известно о землетрясениях. Конечно, я не имел в виду только этот континент или только эту Землю; говорю же, все перевернулось!
Рассказ об испанской мести
Дон Стегальдо Кровоза был идальго, одним из величайших идальго старой Испании. У него был удобный замок в красивом месте на реке Гвадалквивир – с башнями, зубчатыми стенами и закладной, но поскольку он принадлежал не собственным кредиторам Кровозы, а кредиторам его злейшего врага, который жил в замке, дон Стегальдо предпочитал обитать в лесу. На нем лежало проклятие испанской гордости, которая не позволяет человеку быть обузой тому, кто, возможно, убил всех его родственников и назначил цену за головы членов его семьи. Он поклялся никогда не пользоваться гостеприимством дона Симпозио, даже если ему придется умереть; так что он бродил по романтическим лощинам, и заросли, куда не проникал солнечный свет, были наполнены звуками его гитары. Он вставал утром и мылся в прозрачном ручье, а лучи полуденного солнца заставали его в происках пропитания:
Ему довольно скверно жилось на этом скудном рационе, однако больше всех прочих зол настоящий испанец-бедняк страшится ожирения. В самую темную ночь он лучше поднимется в несусветную рань и ударит лучшего друга ножом в спину, но не позволит себе растолстеть.
Опытный читатель, разумеется, заподозрит, что у дона Стегальдо не было постели. Как в процитированных выше строках Горация,
На ветке он любой сидел
[41].
Пусть господин Виктор Гюго, переводя эту историю на французский, проследит за точным значением слова «ветка»; я буду очень зол, если благодаря ему читателю покажется, будто мой герой – чайка. Однажды утром, пока дон Стегальдо дремал на своей лиственной кровати – не на основной постели, а на ветке – его пробудило ото сна хрюканье свиней (или человеческие голоса, если вам нравятся тонкие отличия). Осторожно выглянув из-за портьеры, он увидел внизу, на некотором расстоянии, двух своих соотечественников, занятых беседой. По прекрасно натренированному безумству их взглядов и по превосходно отрепетированному виду тревожного ожидания он понял, что они просто замышляют лишить кого-то жизни, и выбросил было все это дело из головы, но упоминание его собственного имени вернуло его внимание к разговору. Один заговорщик убеждал второго создать акционерную компанию по убийству дона, но второй, более добросовестный, не соглашался.
– Законы Испании, – сказал он, – от знакомства с которыми нас подло удерживают юристы, предписывают, что, когда один человек убивает другого (за исключением случаев убийства за долги), он должен обеспечивать его вдову и сирот. Я предоставляю это тебе, если после неприбыльного летнего сезона мы будем в состоянии взять на себя заботу о пропитании и образовании большой семьи. У нас нет ни единого актива, зато на нашем попечении насчитывается четырнадцать вдов и больше тридцати детей с хорошим растущим аппетитом.
– Car-r-rajo! – прошипел первый заговорщик. – Мы их всех перебьем!
Это хладнокровное предложение заставило его милосердного собеседника в ужасе отшатнуться.
– Diablo! – вскричал он. – Не искушай меня больше. Что?! Принести в жертву целую гекатомбу безвинных женщин и детей?! Подумай о расходах на похороны!
Не существует способа заставить законопослушного человека пойти на преступление сомнительной прибыльности; однако дон Стегальдо забеспокоился: неизвестно, как скоро выяснится, что у него нет ни жены, ни детей. Если мимо случайно пройдет дон Симпозио и сообщит эту информацию – а она была ему известна – моральные принципы более совестливого заговорщика исчезнут, словно показная храбрость побитой дворняги. Кроме того, всегда неприятно быть частью заговора, если ты не заговорщик. Дон Стегальдо решил продать свою жизнь по самой высокой рыночной цене.
