Больше тигрица ничего не предпринимала, и когда они вместе прошли через тройные ворота Аньфи в столицу, Дьеу вдруг охватил ужас при мысли о появлении хищника в таком людном месте.
В те времена столица была последним уцелевшим оплотом династии Гу, закатом их славы, гробницей их угасающего чародейства. В приходящей в упадок империи только здесь можно было послушать певцов Миду, которые просили богов даровать им вторые уста в горле. Только здесь можно было узнать свою судьбу, обратившись к предсказателям из гонимой и неприступной секты Кан Лань, которые рассекали камни и читали будущее по прожилкам хрусталя и вкраплениям руд, найденным внутри. Львиные знамена Аньфи щелкали на ветру, как пальцы вельмож, заказывающих вон то убийство или вот это лакомство, а за решетками на окнах в кварталах цветов и воды красавицы со всего мира интриговали, строили козни и порождали тысячи рассказов о смерти и честолюбии.
Было невозможно определить, находится ли Аньфи на последнем издыхании или возвысится вновь – своими силами или как старая кожа поверх новых и чуждых костей. Город и его судьба вращались вихрем, как юбки танцующего юноши, и Дьеу знала, что во всей этой мешанине тигрица неотступно следит за ней.
Пусть сердце Дьеу и трепетало при мысли о вступлении в Зал жестокого нефрита, на протяжении последних восемнадцати лет она действительно изучала классические тексты и их уроки. И знала не только законы земли, но и писаные законы небес, а они недвусмысленно заявляли: у людей свое место, у зверей – свое.
Император живет в дворце, купец – при складе товара, земледелец – возле поля, ученый – в обители знаний, а мертвец – в могиле. Животные, которых закон признает дружелюбными, – петух, корова, собака, овца – живут в мире людей, будь то дворец или хлев. Животные, которых закон считает дикими, живут в лесах или в горах. Единого мнения насчет некоторых животных, таких как кошки, козы и кролики, не существовало, но если речь шла о тигре, никаких разногласий быть не могло.
Дьеу опасалась, что рано или поздно тигрица совершит что-нибудь ужасное. Убьет ребенка, как убила младшего из призраков, или сочтет своей территорией павильон какого-нибудь сановника, или, хуже того, польстится на его жену. И тогда…
Единственно верным действием в этом случае окажется убийство дикого зверя за нарушение границ территории, объявленной для него запретной, и Дьеу это понимала, но как-никак эта тигрица спасла ей жизнь.
Дьеу приняла решение: на последние деньги сняла комнату в благоустроенной чайной и заказала мяснику четырех жирных поросят. Вместо того, чтобы приготовить мясо, она лишь дополнила его пряными травами и сама спустила кровь на порог.
Когда в Аньфи зашло солнце и зажглись фонари, разгоняя темноту полной призраков ночи, явилась тигрица и одобрительно огляделась по сторонам.
– Что ж, полагаю, в городской жизни тоже есть что-то хорошее, – заметила она и позволила Дьеу усадить ее за стол, нарезать мелкими кусочками мясо со спинок и брюшек поросят и класть эти кусочки ей в пасть.
За ширмой смышленый юноша перебирал струны юэциня – «лунной лютни», тигрица раскинулась на шелковых подушках и, не желая есть сама, тыкалась в руки Дьеу, чтобы та продолжала кормить ее. Дьеу улыбалась, не обращая внимания на кровь, испачкавшую ее рукава, и кормила тигрицу до тех пор, пока на столе не остались лишь кости, а тигрица не насытилась и не положила голову на колени Дьеу.
– Поживем в городе годик, – сонно говорила тигрица. – Потом проведем год в горах и решим, что нам больше нравится…
Дьеу ничего не отвечала, только обхватила пальцами ее запястье, чувствуя, как сердце тигрицы бьется все медленнее.
Наконец тигрица уснула, а юноша с юэцинем вышел взглянуть на нее.
– Ну, этого мака хватило бы даже чтобы свалить молодого мамонта, – заметил он.
– Ни в коем случае не причиняй ей вреда, – забеспокоилась Дьеу. – Она никого не убила… по крайней мере с тех пор, как пришла в город. И не сделала ничего плохого…
– Да я скорее брошусь в медвежью яму, – фыркнул смышленый юноша – будущий знаменитый следователь Вэнь Цзилун. – Нет, мы посадим ее в клетку и увезем на побережье.
– А-а, – отозвалась Дьеу. – А ей там ничто не угрожает?
Юноша странно посмотрел на нее.
– Там она окажется далеко за пределами столицы, так что нам-то уж точно ничто не угрожает. А когда она очнется в Ланьлине, скорее всего, не уйдет, пока не уничтожит полностью весь район, и, как всем известно, в Ланьлине нет ни лучников, ни хоть сколько-нибудь стоящих охотников. С ней ничего не случится.
И прежде чем Дьеу успела ответить, вошедшие люди усмирили тигрицу амулетами и цепями, и вскоре Дьеу осталась одна – с официальным письмом с благодарностью за ее службу столичному городу Аньфи и кучей дочиста обглоданных свиных костей.
Тии сделали паузу.
– Если Дьеу пообещала отдавать первые куски своих трапез Хо Тхи Тхао, полагаю, нет ничего странного в том, что Хо Тхи Тхао не заподозрила ее…
К их удивлению, выражение лица Синь Лоан стало почти снисходительным.
– Ты ведь понимаешь, конечно, насколько глуп твой рассказ?
– Я передаю его вам таким, каким поведали его мне, – ответили Тии. – И у меня никогда не было привычки говорить людям, что их рассказ глуп.
– И у тебя он не вызвал сомнений? Ни разу?
– Мне его рассказали в детстве. Сомневаться в таких рассказах нам не свойственно.
– Так усомнись сейчас, – посоветовала Синь Лоан тоном, напомнившим Тии служителя Жучжао – наставника у послушников на четвертом и пятом годах обучения. Правда, служитель Жучжао в случае оплошности могли разве что задать им написать несколько лишних строк. От Синь Лоан следовало ожидать гораздо более сурового наказания.
Пока Тии размышляли, длинный хвост Синь Кам, положившей подбородок на передние лапы, метался туда-сюда.
– Я могу почуять твое смятение и тревогу, – горделиво объяснила младшая из сестер. – Могу почуять, что у дозорной есть любовник из рудокопов Суина. Могу почуять, что мамонт хочет спать, но считает, что ей нельзя терять бдительности…
– И Хо Тхи Тхао наверняка почуяла мак в количестве, способном свалить молодого мамонта, – подхватила Сыюй. – Она точно знала, чем Дьеу ее кормит.
– А-а… – Тии задумались. – В таком случае, полагаю, она была всем сердцем влюблена в Дьеу.
Синь Лоан недовольно хлопнула в ладоши.
– И что же это означает в жалкой байке, которую мы слушаем? – требовательным тоном осведомилась она. – Что великая тигрица Хо Тхи Тхао настолько прикипела сердцем к тощей и ученой любительнице поэзии, что позволила одурманить себя, как какого-нибудь водяного буйвола? И что та оценила ее любовь так дешево, что отправила ее в Ланьлин, наводить ужас на местных корабелов? О чем все это говорит?
