В ответ я старалась вести себя как ни в чем не бывало, проявляя почти профессиональную заботу по части предотвращения похмелья, проверки головы на сотрясение мозга и убеждения Рида в том, что я рада его присутствию. Я оставляю ему стакан воды с таблеткой от головной боли, на всякий случай. Тихо, на цыпочках хожу каждый час посмотреть на его крупную, все еще одетую фигуру на диване, наполовину прикрытую покрывалом, которое обычно прикрывает изножье моей кровати. Он спокойно, ровно дышит. В нашей маленькой душевой кабине я оставила для Рида чистое полотенце, новую зубную щетку и кусок мыла, а на столик у раковины аккуратно сложила большую мужскую футболку, которую мне в прошлом году дали на фестивале «Нортсайд».
Все это в значительной степени облегчило неловкость, даже напряженность ситуации утром, когда мы проснулись, по очереди приняли душ и оделись, не имея достаточно личного пространства. Я вышла из комнаты в домашнем сером платье, с еще влажными волосами, отчего на плечах у меня образовалось два мокрых пятна. Рид, ждавший меня на диване, поднял взгляд — посреди брови пролег зашитый порез, челюсть напряжена, сквозь кожу слегка виднеется щетина, а футболка немного узка для этих плеч.
Я подумала, что, если он будет и дальше так сидеть, смотря на меня, наше обещание все обсудить «завтра» сведется к паре фраз. В нем будет диван, щетина Рида, запах моего шампуня, наши губы и руки, и то, как Сибби вернется домой от парня в самый неподходящий момент.
Я взяла свою куртку, Рид встал и взял свою, и мы вышли на свежий утренний воздух. Моя кожа все еще покалывает в месте, где он ее поцеловал.
— Сегодня на улице очень приятно, — произносит Рид, устраиваясь на скамейке, где мы решили доесть наш завтрак — бублики из моей любимой булочной, кофе (для меня) и чай (для него). Стаканчики с напитками стоят у наших ног, как сложенное на землю оружие. Еще очень рано, и в парке довольно тихо, на скамейках вокруг никого нет, и большинство прохожих — велосипедисты, бегуны или люди в наушниках, кому неинтересен окружающий мир.
— Это моя реплика, — говорю я, и он мягко улыбается.
— Мэг, послушай, я…
— Нет, стой, — я прерываю его, потому что в перерывах между ночным перебежками на цыпочках, чтобы проверить, все ли с ним в порядке, я думала об этом утре, о том, как закончить нашу ссору. Думала о том, что говорила Лашель и что мне нужно сказать, чтобы оба мы — Рид и я — захотели остаться. Я готовилась.
— Я хочу сказать первой.
Он кивает, но я замечаю, как Рид сжимает челюсть, будто протестуя против затянувшейся неловкой паузы. Я делаю глубокий вдох.
— Самое главное — мне жаль, что так вышло на прошлой неделе. Прости за ссору и за то, как тогда разозлилась. Я наговорила много несправедливого.
— Это не было несправедливым. Как я вчера и сказал, — он кряхтит, опуская взгляд, — я признаю свои недостатки, особенно тот, на который ты указала.
— Это не недостаток, — отвечаю я быстро, и вдруг на его лице появляется незнакомое мне выражение: легкое покачивание головой, словно сарказм, — выражение, напоминающее о тех моментах, когда прямота Рида брала над ним верх. Когда он назвал меня продавщицей. Отругал за отсутствие зонтика. Допытывался о медицинской страховке.
Это выражение значит: «Ты сама знаешь, что это недостаток».
— По крайней мере, он не хуже моего собственного, который… думаю, ты и так знаешь, в чем он заключается.
Пару секунд Рид ничего не отвечает, и я тоже молчу. Думаю о родителях и Сибби, о том, как тесно ссора с Ридом связана с болезненными событиями моей жизни до переезда в Нью-Йорк, с болезненными событиями сейчас.
— Я многое скрываю. Свои чувства и мысли по отношению к своей и чужой жизни. Я прячу их в буквах, даже говоря о погоде, фрисби и вообще в любой теме, на которую выражаюсь…
— Мне нравится все, о чем ты говоришь.
«Я же знаю, что нет», — говорит мой взгляд. Я делаю вдох и продолжаю:
— На прошлой неделе, — начинаю я, — я очень… очень старалась скрыться. Очень расстроилась из-за той ситуации на работе, которая напомнила мне грустные вещи в прошлом, но, вместо того чтобы все рассказать, я попыталась тебя отвлечь. — Я сглатываю. — И я понимаю, что слишком часто так делаю, чтобы защ…
— Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя незащищенной, — говорит Рид с полным сожаления взглядом. — Я не хочу, чтобы ты так чувствовала себя когда-либо.
— Вчера ты врезал какому-то мужику, прикрывая меня, — говорю я, усмехаясь. — Я чувствую себя очень даже защищенной.
Рид опускает голову, волосы падают ему на лоб, едва касаясь заживающей брови.
— Я только хотел, чтобы ты…
— …Была честной, — заканчиваю я за него. — Говорила, что думаю.
Он поджимает губы, что я принимаю за согласие.
— Я хочу попробовать, — продолжаю я. — Быть честной. Говорить о сложных вещах. Так или иначе, они все равно выходят на поверхность.
Он немного двигается, разворачивается так, чтобы видеть мои глаза. Смотрит, как я тереблю ремень своей сумки.
Затем берет меня за руку, прижимаясь ладонью к моей, переплетая пальцы, прямо как вчера вечером. Я даже прикрываю глаза.
«Он защитит тебя».
— Хорошо, — говорит он.
— У меня есть три пункта. — Я щурюсь от собственных попыток произнести то, что на самом деле думаю. Голос звучит слишком громко, слишком серьезно, будто я представляю презентацию на тему «Факторы сложных взаимоотношений, на которые стоит обратить внимание». Можно было бы порепетировать перед зеркалом, если бы этот почти двухметровый мужчина, с которым я говорю, не провел ночь у меня на диване.
Рид насмешливо улыбается:
— Три, значит?
Я улыбаюсь в ответ.
— Три. Это игра с числами, Сазерленд.
— Вот как, — мягко отвечает он, все еще улыбаясь с этим своим изгибом. — Мой конек.
Сегодня это мой конек, ведь я много думала о них, как о буквах на бумаге, — о порядке, в котором назову. Как выделить их, усилить, сделать максимально прямыми и ясными Риду.
— Раз, — говорю я, уже зная, что его улыбка исчезнет. — То, что ты сказал вчера о своей коже.
Он пытается меня опередить.
— Я этого не стесняюсь. Так уже давно. Конечно, лучше бы этого не было, и я бы точно не хотел, чтобы это казалось тебе непр…
— Для меня это часть тебя, вот и все. Я решила начать с этого, потому что ты сказал, что оно становится хуже при стрессе, а твоя работа, кажется, очень нервная. Ты очень напрягаешься каждый раз, когда о ней заходит разговор. И если твоя работа частично виновата в произошедшем между нами на прошлой неделе, я хочу знать о ней больше.
Рид отрывает взгляд от наших рук и, смотря на зеленый простор парка, отвечает:
— Моя работа… нервная. Особенно в последнее время. В день нашей встречи все вышло особенно ужасно. Оглядываясь назад, я понимаю, что надо было отклонить твое приглашение и ехать домой. — Он смотрит на меня, поглаживая по руке большим пальцем так, что между ног у меня некстати начинает пульсировать, и я поеживаюсь.
