– Кто? – спросил Вася сонным голосом. Слезы катились, прочерчивая дорожки на чумазых щеках.
– Твой лук и твои стрелы. Ты покажешь нам, где они?
Мирославе хотелось его оттолкнуть, хотелось криком кричать, что не надо вмешиваться, не надо ничего искать! Или это маленькая девочка внутри нее все никак не могла успокоиться, не находила путеводную нить, за которую можно уцепиться и выйти на свет?
– Я покажу. – Вася взял одной рукой за руку Фроста, а второй – ее. – Только не бросайте меня тут в темноте одного.
Мирослава с Фростом переглянулись. Взгляд Фроста был недоуменный, а ее, наверное, понимающий. Про темноту она понимала чуть больше, чем остальные.
– Может я сам? – Фрост смотрел на нее поверх рыжей Васиной макушки. – А вы подождите меня тут?
– Нет! – Они ответили одновременно: Мирослава и Вася.
– Нет, мы пойдем с тобой. – Мирослава нашла в себе силы улыбнуться.
Фрост ничего не ответил. В его глазах тоже закручивались воронки. Не такие страшные и неминуемые, как у нее, но все же…
Они шли вдоль берега, крепко взявшись за руки. Вася казался решительным и целеустремленным, а Мирославе казалось, что стоит только ей отпустить его руку, как он бросится бежать, такая порывистость была в каждом его движении. И она держала крепко. Держала его, держалась сама. Почти до самого конца…
– Вот, – сказал Вася и снова попытался высвободиться. – Вот она! – На влажном песке рядом со следами детских ног лежала остро заточенная ветка. – Моя стрела.
– А лук? – спросил Фрост.
Зачем он вообще спрашивает о всякой ерунде, когда нужно спрашивать о главном, о том, что его так напугало?!
– А лук там… – Вася дернул подбородком куда-то в сторону прибрежных зарослей. – Я его уронил, после того как…
– После чего? – спросила Мирослава.
Он долго молчал, а потом сказал спокойным, будничным каким-то тоном:
– Я думал, что она ненастоящая. Я в нее ткнул палкой… – Он снова громко икнул и замолчал.
– Так, я пошел. А вы стойте тут, – сказал Фрост, направляясь к зарослям.
– Мы с тобой! – Дернулась было Мирослава.
– Нет! – рявкнул он. – Оставайтесь здесь, я сказал.
Она не посмела ослушаться. Или не захотела? Не потому ли, что боялась узнать правду, увидеть то, что увидел Вася? Увидеть… Вспомнить… Впрочем, какая разница?! Оказывается, это одинаково больно!
Фроста не было всего пару минут, но минуты эти показались Мирославе вечностью. Несколько раз она порывалась пойти следом. Останавливал ее только Вася, который что-то рисовал на влажном песке подобранной стрелой. Никогда, ни при каких обстоятельствах Мирослава бы не бросила ребенка одного, особенно сейчас, когда опасность, кажется, витала в воздухе. Оставалась крохотная надежда, что мальчика напугала какая-нибудь ерунда, что-то несущественное. Но надежда эта истаяла, как только Мирослава увидела лицо Фроста.
Она стояла на берегу речушки так, чтобы не выпускать из вида мальчика и заросли, в которых скрылся Фрост. Так ей было легче. Так ей казалось, что все под контролем.
– Ну, что там? – спросила она шепотом. – Там что-то есть?
Он молча кивнул, жестом смертельно уставшего человека отбросил волосы со лба.
– Что? – повторила она уже настойчивее. – Чего ты молчишь?
– Надо вызывать полицию, – заговорил он наконец.
– Зачем? – Мирослава уже знала правду, но продолжала ее отрицать. Нормальная реакция на экстремальную ситуацию. Так бы сказал психолог. – Зачем нам тут полиция?
Она говорила, а сама пятилась к зарослям.
– Стой! – Фрост поймал ее за руку. – Тебе туда не надо, – сказал шепотом.
– Мне туда надо. Убери руку.
У них получалось говорить шепотом, но при этом орать друг на друга.
– Там… тело.
– Я поняла. Мне нужно увидеть… убедиться.
Она и сама не знала, в чем именно должна убедиться, но точно знала, что Фрост ее не удержит. Наверное, Фрост тоже это знал, потому что разжал пальцы.
– Ничего там не трогай, – сказал каким-то растерянным, словно бы недоуменным тоном.
Она не станет. Она только посмотрит, потому что это очень важно. Сначала посмотрит, а потом станет решать, почему важно.
Раз… два… три… четыре… пять…
Я иду искать…
Кто не спрятался, тот… мертв…
…Девочка была мертва. Сначала Мирослава увидела грязные подошвы кроссовок, потом тонкие щиколотки и рваный край джинсов, потом вязаный свитерок, потом узкие ладошки, скрещенные на животе… Нет, не скрещенные! Скрюченные! В этом застывшем действии не было и намека на покой, в нем была агония. Мирослава сделала глубокий вдох, собираясь с силами. Она должна увидеть лицо. Во что бы то ни стало, ей нужно понять, что за ребенок лежит мертвый на берегу.
Лицо было почти невозможно разглядеть. Мирославе показалось, что это какая-то маска. Что-то очень плотное, полупрозрачное – точно силиконовое. Но в любой маске должны быть прорези для глаз. Хотя бы для глаз… А тут не было.
Не надо было подходить. Надо было послушаться Фроста, увести Васю прочь от этого страшного места, вызвать полицию, но Мирославе было важно убедиться в том, что она уже и так знала.
Это была не маска. Лицо девочки покрывал воск. Тонкий слой свечного воска превратил ее из живого человека в мертвую куклу. И через этот воск, как через запотевшее стекло на Мирославу с удивлением смотрели широко открытые голубые глаза.
Она попятилась, зацепилась ногой за какой-то корень, едва не упала. В ушах снова звучала эта проклятая считалка, волосы снова пытались вырваться из пучка и взвиться в воздух как… как пламя свечи.
Мирослава всхлипнула и сложилась пополам. Ей было нечем дышать. Психолог бы нашел объяснение этому состоянию. Она бы тоже нашла, но сейчас она хотела только одного – сделать глоток воздуха. Один маленький глоточек. Но в горло, казалось, залили воск… И в глаза тоже залили, потому что она не могла не только дышать, но и видеть…. Сколько ей осталось до конца?
Раз… Два… Три…
– Эй! – Кто-то обхватил ее за плечи, развернул, затряс, словно она была куклой. Бездушной куклой с восковой маской на лице. – Все в порядке! Слышишь?
– Я не могу… – Она не говорила, а сипела. Наверное, из-за воска в горле. Он уже застывал, и скоро воздуху совсем не останется места. – Дышать…
– Можешь! – Тот, кто тряс Мирославу, знал что-то важное и пытался донести это знание до ее умирающего от гипоксии мозга. – Это паническая атака. Я досчитаю до трех, и ты сделаешь вдох.
Он не понимает…
– Раз!
Он не знает, как опасны бывают считалочки…
