– Ее спроектировали по заказу Агнии Горисветовой, хозяйки усадьбы и основательницы приюта для талантливых сирот.
– Зачем сиротам башня?! – Этот кокетливо-игривый голос точно принадлежал Галке, плевать ей было на историю башни, ей хотелось привлечь к себе внимание Разумовского.
– Свиридова, прекрати кривляться! – а этот раздраженный окрик Лисапетин. Значит, она тоже была с ними на той экскурсии. Да и как могло обойтись без нее?! Она же вожатая! Да, тогда еще только вожатая, а не старшая воспитательница. – Продолжайте, Максим. Мы все вас очень внимательно слушаем.
– Но вопрос правильный, Елизавета.
Уже тогда они обходились без отчеств, общались по-простому, по-свойски. Но если в голосе Лисапеты слышалось обожание, то в голосе Разумовского не было ничего, кроме благосклонной вежливости. Так общается с подчиненными Всеволод Мстиславович, когда хочет расположить их к себе, но при этом держать на расстоянии.
– Так расскажите же нам, Максим! – Снова Галка.
– Максим Игоревич! Свиридова, что за фамильярность?! – А это снова Лисапета.
– Так расскажите нам, Максим Игоревич, что не так с этой башней?
– Башня была возведена как символ. – А в голосе Разумовского – восторг пополам с острейшим интересом. Вот только интересует его не Галка и не Лисапета, а Свечная башня. – Кто скажет, символом чего она является?
– Знаний. – Этот голос тихий, спокойный и незнакомый. Говорит парень, но Мирослава его не помнит. Пока не помнит. – Светоч знаний – вот, что это за символ!
– Правильно, Артем. Верно подмечено!
Значит, Артем… Надо будет потом подумать, покопаться в памяти, что за Артём такой умный-разумный.
– Оттого она и выполнена в форме гигантской свечи, оттого на ее смотровой площадке и спроектирован уникальный в своем роде механизм. Он чем-то похож на маячный фонарь, но благодаря архитектурному гению Августа Берга, включение этого механизма превращало башню не просто в свечу, а в зажженную свечу. Говорят, свет от нее был виден за многие километры.
– Покажите! – И снова этот Артем. Умный и настырный. Не такой настырный, как Галка, по-другому, но все же. – Можно нам посмотреть?
– Морозов, даже не смей об этом думать! – Снова Лисапета. На сей раз она по-настоящему встревожена. – Максим Игоревич, объясните ребятам, как опасно подниматься на смотровую площадку!
– Опасно. Вы видите лестницу?
Мирослава не видит, но помнит. Лестница деревянная и хлипкая, кое-где не хватает сразу нескольких ступеней. И чем ближе к небу, тем опаснее восхождение.
– А сам механизм, к моему огромному сожалению, износился и пришел в негодность. Но я не оставляю надежды его отремонтировать. Я уже связывался с несколькими инженерами в Перми и Москве. Они очень заинтересовались…
– Вы обещали легенду, Максим Игоревич! Легенду про Свечную башню. – А этот звонкий голос ее – Мирославы. Разумовский ей что-то обещал. Или не только ей, а она просто напомнила?
– Это скорее история, а не легенда, Мирослава. – К ней он обращается, как ко взрослой, и это приятно. Аж в животе щекотно. – Я узнал ее из архивных записей. Специально ездил за ними в Чернокаменск.
Значит, архивные записи существуют. Значит, она на верном пути. Возможно, прямо сейчас она на том самом пути, которым тринадцать лет назад прошел Разумовский.
– Огонь на смотровой площадке зажигался редко, лишь по очень важным поводам. Была в приюте такая вот традиция. Агния Горисветова, основательница приюта, выбирала самого достойного из своих воспитанников, и ему выпадала особая честь – включить механизм и всю ночь поддерживать огонь на смотровой площадке. На целую ночь он становился символом. Светочем!
Светоч… Где-то она уже слышала это старомодное слово… Слышала не от взрослого, а, кажется, от ребенка. Надо подумать, вспомнить. А пока нужно слушать дальше. Не каждый раз подсознание преподносит такие подарки.
– И свет этот был виден за тысячи километров! – Галка хихикает, Лисапета шикает на нее.
– За несколько километров, пожалуй. – В голосе Разумовского чувствуется улыбка.
– А что становилось с ними потом? – спрашивает невидимый Артем.
– С кем?
– Со светочами. Что с ними становилось потом, когда наступало утро?
Разумовский отвечает не сразу. В молчании его чувствуется некоторая неуверенность, словно бы ему задали очень неожиданный вопрос, на который у него нет ответа.
– А что с ними могло стать? – На помощь приходит Лисапета. – Утром спускались вниз, получали, наверное, какой-нибудь поощрительный приз из рук директрисы. Вот и все дела!
– А ведь ты, Артем, прав! – В голосе Разумовского растерянность. – Мы не знаем, как в дальнейшем складывалась судьба этих детей. Я выясню… Я списался с одним коллекционером из Чернокаменска. Он коллекционирует старинные записи, чертежи и дневники. Знаете, он обещал дать мне почитать дневник самого Августа Берга! – Теперь в голосе Разумовского слышится кристальный, ничем незамутненный восторг от предстоящего. – Берг бывал в Горисветово не только во время строительства башни, но и незадолго до своей смерти. Как раз во время исчезновения… – Наступает неловкая пауза. Очевидно, что Разумовский в запале сболтнул лишнее, непредназначенное для детский ушей.
– Кто исчез?! – Один вопрос в два голоса: ее и Артёма Морозова. – Кто исчез, Максим Игоревич?!
– Никто! – Голос Лисапеты гремит под сводами Свечной башни, отгоняя от Разумовского любопытных ребят с их глупыми вопросами.
– Никто. – Разумовский снова улыбается, но Мирослава чувствует неискренность. До сих пор он был кристально-прозрачный, а теперь вот отчего-то помутнел.
– Куда девались дети из приюта? – Хочется спросить Мирославе. Не тринадцатилетней девочке, а нынешней, прошедшей горнила психоанализа. – Почему так мало сведений о воспитанниках? И что стало с самой Агнией Горисветовой?
Но радиопостановка закончена, ответом ей становится тишина. Та особенная форма тишины, которая не успокаивает, а пугает. Самое время открыть глаза, но Мирославе страшно. Не взрослой, прошедшей горнила психоанализа женщине, а маленькой девочке.
Тишина нарушается шепотом.
– Раз… два… три… четыре… пять…
И мертвенное дыхание холодит затылок…
– Я иду искать. Кто не спрятался…
…Кто не спрятался, тот мертв!
Ее плеча касаются… Ее запятнали… Она не смогла спрятаться и теперь она…
Мирослава одновременно закричала и открыла глаза. Отбиваться и убегать она будет потом, сейчас главное понять, от кого убегать, чья рука сжала ее плечо и не пускает, кто шепчет ей в ухо:
– Мирославовна, не кричи…
Мирославовна. Только один человека в Горисветово называет ее этим нелепым именем. Только один человек настолько прост и незамутнен, что может позволить себе такую вольность. АЛёшенька!
