- Альвары когда-то находились в такой же ситуации, как вы. И тоже боролись за свою свободу, изобретая способы обмануть угнетателей, которые были намного сильнее их, - говорю я. - Поэтому я могу понять, в некотором смысле, ваши мотивы, и совершенно не могу примерить на себя принцип вашего взаимодействия. Если моя оценка правильная, то ты и Этот - единственные, у кого есть нечто близкое к индивидуальной личности. Это так?
Это так. Я вижу его мимику, слышу дыхание, чувствую течение мыслей даже не прикасаясь к ним.
- Кто-то из вас знал, что именно представляет из себя оружие, которое вы искали?
- Нет, - ответил он без особой охоты, но все-таки ответил. Видимо, не увидел смысла запираться про это, раз мы нашли тело.
- Был ли рекрутинг Нарматла целенаправленным? Тогда, на Азвирре?
- Как ты это себе представляешь?
- Да или нет? Это простой вопрос, не имеющий привязки к нынешней ситуации. Мы как факт знаем, что именно он вам помог выбраться тогда, потому что это есть в документах расследования. Нам их все-таки выдали, хотя Министерство социального развития и билось за вас до последнего.
- Да.
- Вы пытались добиться сочувствия не только от него, верно?
- Да, - с еще большей неохотой говорит он.
- А ты представляешь себе, почему именно он откликнулся, тогда как остальные - нет?
Он промолчал, угрюмо меня разглядывая, а потом на его лице начинает проступать отвращение.
- Да, - подтверждаю я его догадку. - Он очень слабый, но телепат-эмпат. Недостаточно для того, чтобы вообще пройти типизацию и сертификацию, но достаточно для того, чтобы остро посочувствовать вам и принять вас как свою семью.
- Не помешало ему нас всех сдать!
Я старательно не улыбаюсь, но внутри себя ставлю засечку. Я хочу, чтобы при очных ставках Нарматл увидел своих “побратимов” такими, какие они есть - полными нерассуждающей ненависти, и, может быть, через боль пришел бы к пониманию, что его используют. И, может быть, не утопил бы себя сам в итоге на суде. Из всей этой шоблы я больше всего симпатизирую ему, потому что он, практически, брат по оружию. У меня, наверное, всегда будет слабое место в районе космофлота и экзобойцов, но это нормально. Должны же быть у меня очевидные слабые места, чтобы люди могли в них целиться и оставить в покое те слабые места, через которые меня реально можно уничтожить? Это, наверное, один из самых ценных уроков, полученных мной в жизни. Конечно, за исключением урока о том, что посуду надо мыть сразу. Особенно в походе, где нет специальной машины. Особенно от каши.
- Айка, что там у нас?
- Дип прислала заполненные доки на наблюдение, я сходила с ними к Кольбейну, и он сам их от себя спустил сразу вниз. Так что с пары мест уже даже идет передача.
- Круто.
- Я молодец, - согласилась стажер. - Еще пришла токсикология и все остальные отчеты по вскрытию тела, и он чист, насколько это возможно. Никаких следов посторонних предметов не обнаружили, делали все, вплоть до мрт, спектроскопии всех тканей вокруг ран и прочего, и прочего. Ничего нет. Всю микробиологию тоже делали, ни грибов, ни вирусов, ни бактерий, ни паразитов.
- Это плохо, но ты все равно молодец, - отсутствующе хвалю ее я. - А что с отчетами по заболевшим?
- Прислали.
- И?
- Я пытаюсь, - честно сказала Айка. - Но статистики у нас не было. Я не умею. Я нашла формулы в одном из отчетов Дип и пытаюсь приспособить. А ей я звонить пока не хочу, она там никакая и умирает.
Я было вскидываюсь в предвестии паники, но это просто фигура речи.
- Ладно. Я еду обратно, сейчас попробуем разобраться вместе.
- Спасибо, - почти виновато отозвалась она.
В больнице такой бардак и тарарам, какого я не видел уже много лет. В последний раз я видел столько демонстративно страдающих пациентов и таких взмыленных врачей, когда мы помогали вытаскивать людей из под завалов в рухнувшем бизнес-центре. Тогда пострадала куча народу, врачи не знали, за что хвататься. И тут сейчас примерно то же самое: привозят, похоже, всех, кто говорит, что ему “плохо”, и персонал сбивается с ног, пытаясь отсортировать тех, кому в самом деле нужна помощь, от тех, кто вполне может просто отлежаться. Далеко не у всех людей, аффилированных с Министерством, такие стальные яйца, как у представителей нашего Управления, многие, услышав слова “эпидемия” и “высокий уровень опасности” сразу впадают в священный ужас и начинают умирать в самом деле, а не метафорически. Им, на самом деле, нужен психолог, или, может, майндхилер, пара таблеток и пару суток отлежаться, но они будут создавать ажиотаж тут, и ничего с этим сделать нельзя, раз руководство Тайрены объявило, что у нас тут “ограничение контактов” и “сразу обращайтесь к врачам”.
Я даже читаю новости на эту тему, пока возвращаюсь в Министерство: конечно же, огромные заголовки гласят, что все под контролем, но надо соблюдать разумные меры предосторожности, но отсутствие смертей в первые дни после начала роста заболеваемости оказалось демо-версией. Легкая “респираторочка”, которая оказалась заразней, чем большая часть известных штаммов, пошла ронять народ тысячами уже на вторые-третьи сутки после регистрации первых обращений к врачам. И чем больше заболевших, тем больше, понятное дело, тяжелых заболевших, и тем больше летальность. В официальной статистике, которую приводят в новостях, никаких закономерностей на первый взгляд не видно, но если ее сходу не заметно в кросс-таблицах, это не факт, что она не всплывет в каком-нибудь факторном или регрессионном анализе. Я тру шрам и с неудовольствием думаю, что мои знания в этой сфере тоже оставляют желать лучшего. Мейли более подкован, и можно попытаться позаимствовать его мозги чуть позже, когда он забудет про штаны. Или можно обратиться в Управление статистики в Министерстве.
Впрочем, почему-то эта мысль не вызывает у меня доверия: мне кажется, что уж кто-кто, а они, привыкшие по кнопочке делать нужные отчеты для совещаний и сдачи в Правительство, если сделают, то медленно и на “отстань”, а у меня совсем другая цель.
Уже практически на входе на работу меня настигает сообщение на комм с неизвестного номера.
“вашых видьно всем желающым
мы не дураки!
дай деняг и напешу когда нужный явытса
Р”
Послание заставляет меня практически пролить ностальгическую слезу. Мало того, что оно написано с той же подспудной ненавистью к пунктуации, как мои собственные опусы, так еще и количество ошибок зашкаливает, как у меня в детстве. Примерно так я писал, когда отец выпилил мне с комма функции исправления орфографии и начал вычитать из содержания за каждую ошибку. Впрочем, это научило меня не столько грамотности, сколько лаконичности.
И я бы, может, подумал, что это Кода так прикалывается, но я точно помню одного Р., которому я недавно давал свой номер, и которому нужно “деняг”.
