Как на лжецов, преступников, еретиков и предателей.
Я крадусь к двери своей спальни и, нащупав ледяную бронзовую ручку, тяну за нее. Отсюда мне видны весь коридор и лестница, ведущая к темной пустой передней и к входной двери, которая стонет под ударами. Я возвращаюсь назад и заставляю себя снова залезть в успевшую остыть постель и притвориться спящей, хотя сердце колотится так, что слышно, должно быть, даже в Труро. Я закрываю глаза и про себя считаю от пяти до одного на корнуолльском. Отец научил меня таким образом справляться со страхом: я могу позволить ему взять над собой верх лишь на пять секунд. После этого я должна отпустить страх и начать действовать.
Добравшись до dew, двойки, я слышу шаги, стук подошв по мраморному полу. Один за другим загораются трепещущие огоньки свечей и движутся в сторону входной двери. Быстрее, чем надо бы. Шелест юбок, беспокойно переговаривающиеся по-корнуолльски голоса, которых куда больше двух, потом спокойные слова отца: «Travyth kevys». Это означает «все будет хорошо». Сразу два отклонения от плана, который я знаю с детства и могу пересказать без запинки, как катехизис. Я мгновенно выскакиваю из кровати и выглядываю из двери спальни. Отец, словно почувствовав, поворачивается в мою сторону.
— Возвращайся в постель, kerensa, — говорит он. Это ласковое слово означает «любовь». Он называл меня так в детстве и сейчас хочет успокоить, но у него не выходит.
— Отец…
— Travyth kevys, — повторяет он. — Обещаю.
Я киваю, но не подчиняюсь. Отступаю в тень, чтобы оставаться незамеченной. Отец медлит, вздыхает и направляется к двери. Открывает ее. За ней волнуется море лиц.
— Джон, — обращается отец к тому, кто стоит впе-реди: сэру Джону Гренвилю, шерифу Корнуолльскому. (Конечно, я уже встречалась с ним, он друг отца и частый гость в нашем доме, хотя обычно все же приходит днем.) — Для игры в тридцать одно, пожалуй, поздновато. — Отец смотрит за спину сэру Джону. — В любом случае вы привели с собой слишком много людей. Это игра для шестерых, а не для шестидесяти. — Отец пытается говорить весело, но голос у него напряженный, как и лицо.
Это не тот тихий, набожный человек, который воспитывал меня с любовью и лаской, хотя мое рождение ознаменовалось смертью матери и потерей шанса на появление наследника мужского пола, в котором отец так отчаянно нуждался. Черные бархатные штаны, черное сюрко
[1], отделанное соболиным мехом, плоская черная шапочка на рыжих волосах — того же оттенка, что и у меня… Самый важный человек в графстве. Но сейчас взгляду него совсем не такой уверенный, как когда он ездит по округе, собирая налоги, посещая арендаторов или раздавая солдатам жалованье от имени королевы. Он выглядит так, как выгляжу я, когда ничего не понимаю, когда забываю придать лицу заученное выражение.
Он боится.
— Если бы я пришел играть… — отвечает сэр Гренвиль. — Боюсь, дело у меня весьма неприятное.
Он сует свой факел в чьи-то ожидающие руки и без приглашения входит. Он не снимает плаща, а слуги не предлагают свою помощь. Они уже разбежались, как мыши, затерялись в тенях — уже третье отклонение от плана.
— Уже поздно, Джон, — снова пытается остановить его отец. — Даже я не занимаюсь делами по ночам. Разве что выпью. Но и в этом случае я так долго не засиживаюсь. Может быть, завтра… — Он хочет вытолкать сэра Джона обратно за дверь, но шериф не поддается. А потом я слышу, почему:
— Я пришел арестовать вас за многочисленные нарушения закона против рекузантов
[2], от тысяча пятьсот девяносто третьего года. Отказ от участия в общих молитвах, таинствах и чинах англиканской церкви. Отказ принести клятву супрематии
[3]. Отказ присягнуть ее величеству королеве как верховной правительнице англиканской церкви. Владение трудами, запрещенными на территории королевства Англия. Укрывательство человека, которого считают агентом римского епископа.
Я не двигаюсь, но дрожу всем телом. Все, что он говорит, — правда от первого до последнего слова. Но услышать это обвинение вслух значит снова осознать тяжесть наших преступлений.
Отец объяснял мне вот что: протестантская королева Елизавета боялась, что папа отнимет у нее религиозную власть над Англией, которая принадлежала ему, пока ее не захватил в свои руки отец королевы. Королева боялась, что для этого папа объединит католическую Италию с враждебными Англии католическими Францией и Испанией, что они вступят в союз, с помощью влиятельных семей Англии свергнут ее, посадят на трон католика и восстановят в Англии католицизм. Она боялась этого так сильно, что заставила всех принести клятву верности ей самой и ее религии. Любая семья, не посещавшая протестантские богослужения, оказывалась под подозрением. Любая семья, тайком проводившая мессу, была под подозрением. Любая семья, укрывавшая католического священника, была под подозрением.
А точнее, обвинялась в предательстве.
Но отец не признает вину сразу.
— У вас нет оснований. — Он отмахивается от шерифа, как от мухи. — Я не хочу ссориться с вами, Джон, но отвечать должен не перед вами, а перед ее величеством. И если вы явились в мой дом не по ее приказу, я вынужден пожелать вам доброго вечера.
Он снова пытается выгнать Гренвиля за порог. Но Гренвиль сует руку за пазуху и достает свиток пергамента, запечатанный снизу королевской монограммой, которую вижу даже я.
ER.
Elizabeth Regina.
Королева Елизавета.
Это последняя возможность что-то сделать, выйти, сыграть свою роль, хотя все остальное пошло неправильно. Я сбрасываю плащ — вряд ли я надела бы его, только выбравшись из постели, — затягиваю завязки рубашки. Лужица лунного света лежит на темном полу коридора. Я вступаю в нее, чтобы меня разглядели. Я воображаю, что стою на хорах, как каждое воскресенье, когда собираюсь петь перед прихожанами. Это меня успокаивает..
— Что происходит?! — Это новая строчка, ее нет ни в каком плане, но как я могу спрашивать, не случилось ли чего, если и так ясно, что случилось, если дело чуть не дошло до драки.
— Катерина, — смотрит на меня отец. Сэр Джон тоже смотрит. И красные рожи в дверях, освещенные факелами. — Катерина, возвращайся к себе. Это тебя не касается.
Но сэр Джон не согласен. Он щелкает пальцами, и два мужика врываются в дверь и ломятся по лестнице ко мне. Я понимаю, что бегство означает признание вины, так что позволяю им схватить себя за руки и оттащить к шерифу. Он смотрит на меня, я смотрю на него.
