Угрюмым на моей памяти он был лишь единожды: в «Русалке», когда говорил о парне по имени Ричард. Друге, ныне покойном. Тут что-то есть. Может, Ричард — не сын аристократа? Может, он вовсе не был другом Кита? А был, например, отцом, братом или любовником. Но этот человек много для него значил. Возможно, это единственная правда о Ките, которая мне известна.
Я думаю обо всем этом, сидя у стола в своей квартирке. Уже почти стемнело, передо мной мигает свеча и лежит лист пергамента, в руке перо. Я работаю над новым отчетом для королевы, в котором мне предстоит сузить список подозреваемых с семи до трех. Укажу имя Кита — подвергну его риску до конца дней. Ни один его шаг не останется незамеченным, незаписанным. Каждый поступок будет считаться подозрительным. И это никогда не кончится. Даже если королева умрет в этом году, в следующем году или еще годом позже (Господи прости, Боже, храни королеву!), этот список перейдет ее наследнику и к следующему за ним монарху. Если свершится любое преступление без очевидного подозреваемого, вспомнят Кита. При любом намеке на бунт вспомнят Кита. Добавить его в список — дело серьезное. Я должен быть полностью уверен в своих выводах.
Я откладываю отчет и беру другой лист пергамента. Пишу письмо своему человеку на западе, прошу его поискать семьи, где был сын возраста Кита, плюс-минус пять лет, которого звали бы Ричардом. Имя простое, список будет длинным, но в нем может найтись что-то важное. Потом я прошу разузнать о пропавшем конюхе или другом слуге уже не в Девоншире, а в соседнем Корнуолле. Я не проверял те края, слишком уж это далеко. Но теперь я узнал о происшествии, случившемся в прошлом октябре, и о казни священника Райола. Стоит подумать.
На то, чтобы зашифровать письмо, уходит довольно много времени. Наконец я складываю его, капаю несколько капель воска и прижимаю к ним кольцо. Тяжелое, серебряное, украшенное литерами «Дж», когда-то оно принадлежало моему отцу, и после его кончины попало ко мне. Единственная оставшаяся у меня вещь из прошлого. Потом я сверяю даты. Если я отправлю письмо сегодня, в руки адресата оно попадет через три дня. Еще семь дней будет у того на расследование. Этого мало, но больше времени я ему дать не могу. Три дня, чтобы его сведения добрались до меня. Получается второе января. Представление назначено на шестое, на другой вечер после Двенадцатой ночи, чтобы королева исполнила свои религиозные обязанности в честь Богоявления. Это дает мне еще две недели, чтобы понять, что за сведения мне достались, и решить, должны ли двое подозреваемых стать тремя. Две недели перед последним отчетом для королевы, отчетом, который должен оправдать все мои слова, мысли и дела за последние два месяца и решить мою судьбу. Права на ошибку у меня нет. Это вопрос государственной безопасности, вопрос жизни и смерти.
Я встаю, накидываю плащ и задуваю свечу. Беру несколько монет, чтобы оставить связному: чуть больше обычной платы, пусть поторопятся. Сую монеты в карман вместе с письмом и выскальзываю на улицу. Время идет к четырем часам; вечер потихоньку вступает в свои права, поднимая занавес розоватых сумерек и открывая взгляду черную сцену. Я проталкиваюсь через толпу вокруг собора Святого Павла нынче она куда гуще обычного, ведь наступает Рождество. Лавки остаются открытыми дольше, чем всегда, и власти не возражают, хотя вообще-то сегодня воскресенье, и на площади не должно быть никого, кроме спешащих в церковь людей. Слишком шумно и все еще слишком светло, чтобы можно было оставить письмо в тайнике, так что я решаю переждать в «Русалке». С одной стороны, она близко, с другой там собираются дружки Бёрбеджа и мне может повезти наткнуться на Саймона Севера, которого я выслеживал утром, но так и не нашел, потому что он еще непредсказуемее Алара. А еще я могу встретить там Кита.
Наблюдая за ним, я узнал, что по утрам в воскресенье он ходит в церковь, днем — на рынок, а вечером играет в кости в тавернах или неспешно и бесцельно бродит по городу, в результате всегда оказываясь у Темзы. Там он садится на скамью и смотрит на воду, как будто она разговаривает с ним. Если я его увижу, то, может быть, узнаю что-нибудь, что успокоит мои подозрения, и буду дальше заниматься только Аларом и Севером. Что-нибудь, что позволит мне наконец перестать думать о Ките. Однако пока это часть моей работы, и думать о нем приходится.
Но в «Русалке» Кита нет. И Алара нет, и Бёрбеджа, и никого из актеров. Только Бартон сидит у стойки с парнями, которых я не знаю и не хочу знать. Все пятеро примерно одной с ним комплекции, коренастые и угрюмые. У одного синяк на скуле, у другого сбиты костяшки. Все хвастаются напропалую. Бартона я из списка подозреваемых исключил, так что у меня нет ни причины, ни желания торчать тут и разговаривать с ним или его дружками. Я собираюсь уходить, но он замечает меня и машет рукой:
— Эллис, каким ветром сюда?
— Думал найти тут Бёрбеджа. Бесплатный ужин мне бы не помешал. — История о том, как я заказал еду, а платить пришлось Бёрбеджу, распространилась среди актеров стремительно, как лесной пожар. С тех пор в трактиры за ним таскается по полдюжины человек, надеясь повторно увидеть подобное представление.
Бартон смеется.
— Ты третий из «Глобуса», кто сюда сегодня пришел. Харгроува я уже отправил в «Элефант». Может, он там.
Харгроув все еще остается одним из главных подозреваемых, я не исключаю его из этого списка, слишком уж сложно за ним следить. Если он в «Элефанте», я смогу хотя бы приступить к делу. Я киваю и собираюсь уходить, но останавливаюсь.
— А другой?
— Че?
— Ты сказал, что я третий из «Глобуса» сегодня. Я, Харгроув, а еще кто?
Это слишком конкретный вопрос, и у меня нет особых причин его задавать. Но Бартон сегодня говорит с шотландским акцентом, а это случается, только если он пьян. Он вряд ли спросит, почему я интересуюсь.
— Альбан. Но, похоже, он не жратвы бесплатной хотел, а драки. Думал, я ему скажу, где ее найти.
Я сразу понимаю: что-то не так. Я знаю Кита, и уличные драки совсем не в его вкусе. Скучающим тоном испрашиваю:
— И куда ж ты его послал?
— В Винтри. Знаешь, где все эти переулки вокруг Клоак-лейн. Вечно там шляются люди, которым невтерпеж по зубам получить. Но там можно и денег хорошо поднять, если умеешь.
— А если нет? — Я пытаюсь не показывать свою тревогу.
Я знаю этот район. Бывают бои с правилами, ограничениями и ставками по паре шиллингов, но не в Винтри. Там все всерьез, без всяких правил, и деньги там крутятся немалые. За такой куш многие готовы умереть или убить.
— Он же мальчик совсем. — Голос у меня уже не такой равнодушный. — Не шотландский баран вроде тебя.
Дружки Бартона злятся, заслышав оскорбление, ерзают на стульях, как будто собираются что-то сделать. Останавливаю их одним взглядом.
Бартон немного смущается, пожимает плечами:
— Ну ведь с чего-то надо начинать.
Я выскакиваю из «Русалки» и несусь к Найтрайдер-стрит, где пролегает самый короткий из известных мне путей к Винтри. Так недалеко, всего пара миль. Найтрайдер-стрит упирается в церковь Апостола Фомы, а дальше уже идет Клоак-лейн. Это и вправду та еще клоака: темная грязная улица, застроенная покосившимися домами, сырая, скользкая и гадкая. Меня окликают из темноты, выпрашивают еду, деньги — хоть что-нибудь. Я бегу дальше. От улицы отходит не меньше десятка переулков, и в каждом ревет толпа. Везде дерутся. Кит может оказаться где угодно.
