Я закрываю глаза. Пол под ногами качается.
Но этого не случится, потому что Кит — девушка по имени Катерина. И я впервые понимаю, что это значит. Она не представляет для меня интереса в этом расследовании. Королева и министры никогда не узнают ее имени. Да, она лгунья, но лжет не потому, что участвует в заговоре католиков и хочет убить королеву.
Это значит, что мой интерес к ней, отрицать который я больше не могу, не опасен. Ни для одного из нас.
Я смотрю в окно, на шумную толпу — город встречает Двенадцатую ночь. Еще один праздник, которого я избегаю. Из-за толп, из-за пьяных, из-за веселья, которого я не чувствую ни в эту ночь, ни в другие. Последний раз я был на этом празднике вместе с Марло. Многого я уже не могу припомнить, но помнится, у него в волосах были ветки, а у меня ягоды, мы оба оделись как Человек-Падуб — это зимняя ипостась Зеленого человека, языческого духа. В Двенадцатую ночь не нужно притворяться тем, кем ты не являешься, как я делаю всю жизнь.
Кем бы я стал, если бы не был Тоби, шпионом, шифровальщиком, искусным лжецом? Жил бы я в этой квартирке, тесной и гадкой, как вся моя жизнь, запершись и никого не впуская внутрь? Или я смог бы сказать, наконец, правду? Что, если, притворяясь кем-то другим, я стану ближе к самому себе? Изменит ли это что-то? Один день остается до того, как все изменится окончательно. Я не знаю. Но знаю, что здесь ответа не найду.
Я встаю, накидываю плащ и выхожу на шумную улицу.
Глава 29
Кит
«Пансион у Дельфиньей площади», район Доугейт, Лондон
5 января 1602 года
В животе как будто ползают змеи.
Завтра представление. И все остальное тоже завтра. Месть за отца, прощание с Тоби, исчезновение навеки. Как в стихах. Неожиданная смерть, неразделенная любовь, неутоленная похоть. Целая жизнь, сжатая в два часа и сорок восемь минут.
Я сижу на тюфяке и слышу шум на улицах сквозь щели в окне. Наступила Двенадцатая ночь, и город кипит. Приготовления продолжались много дней. Там, снаружи, музыка, еда, костры, процессии, пантомимы и трубачи. На всех перекрестках высятся самодельные деревянные подмостки, везде развешаны фонари, окна, двери и заборы увиты плющом, украшены еловыми ветками и лентами всех цветов радуги. Воздух кажется густым и сладким от запаха праздничных пирогов и вина. По дороге с рынка я видела в Чипсайде мраморный фонтан, наполненный вином. Оно струйкой лилось изо рта ангелочка, и все желающие могли наполнить им чашку. Я бывала на празднике в Труро, в Корнуолле, но он не шел ни в какое сравнение с этим.
Если закрыть глаза и глубоко задуматься, я смогу вспомнить праздники с отцом. До того, как я заявила, что уже взрослая, а праздники для детей, до того, как я сказала со злостью и отчаянием, о которых теперь сожалею, что я и без того каждый день притворяюсь кем-то другим и карнавалы мне для этого не нужны. Последний раз мы участвовали в этом празднике, когда мне было лет двенадцать или около того. Мы с отцом нарядились нищими — я надела рваное шерстяное платье, он такие же штаны, дурно сидящую рубаху и куртку и низко надвинутую шапку. Выглядел он в точности как я теперь. Он любил Двенадцатую ночь и ходил на карнавал и без меня. Может быть, ему нравилось на целую ночь становиться другим человеком.
Я сползаю с тюфяка и копаюсь в куче сваленного в углу тряпья. Я купила все это утром: чулки, изящные сапожки на шнуровке, сорочку, юбку, кокетливую шапочку с пером. Все золотое, черное и серое. Такие наряды я носила, пока была леди Катериной Арундел. Я не сразу вспоминаю, как надевать все это, путаюсь в шнурках и подвязках. Я отвыкла от женской одежды. Растрепанные волосы не лезут под шапочку, так что я нахожу несколько шпилек и подбираю их, как могу. Раз уж в Двенадцатую ночь положено примерять на себя другую судьбу, этот вариант не так и плох.
— Вы куда это собрались? — вопрошает Йори из-за занавеси.
Наверное, он услышал шелест ткани и мои ругательства. (Привычка, подхваченная от Тоби. Отец был бы недоволен.)
— Хочу прогуляться немного. Подышать свежим воздухом. Посмотреть, как празднуют Двенадцатую ночь в Лондоне.
— Что?!
Я слышу скрип — он встает со стула за письменным столом и подходит к занавеси.
— Вы уверены? Представление завтра. Выходить в толпу рискованно. На вас снова могут напасть. Как вы оделись?
Я выхожу на его сторону комнаты, и он смотрит на меня, как будто видит привидение.
— Почему вы надели именно это?
Я думаю и наконец нахожу способ объяснить так, чтобы Йори понял.
— Завтра представление.
— Да. — Йори хлопает глазами.
— Послезавтра все станет по-другому. Для тебя, для Кейтсби и его людей, для Англии, для католиков. Кейтсби говорит, что изменится весь мир.
— Да.
— Для меня все уже изменилось, Йори. В то мгновение, когда убили отца. Я больше не чувствую себя Катериной Арундел. Да я и не Катерина Арундел.
— Значит, не Катерина? — неуверенно спрашивает он.
— Что бы ни случилось завтра, я уже никогда не стану ею. Даже если все получится, если Кейтсби вернет мне Ланхерн и я смогу жить там в свое удовольствие, с титулом, деньгами и поместьем, я все же не буду ею. Завтра я стану убийцей. Цареубийцей. — Я подчеркиваю голосом последние слова. — Возвращение в деревню и притворство этого не изменят.
— Если вы боитесь греха…
— Нет. — Я говорю так не потому, что не боюсь, а потому что давно перешла эту черту. Я лгала, отчаивалась, ненавидела, пережила позор. Я предпочитала зло добру и безответственность осторожности. До самого выреза на шелковом лифе меня заполняют нечестивые помыслы. Я погрязла в грехе, и с этим уже ничего не сделаешь. Что бы ни говорил Йори, закутавшись в простыню, как бы ни молился за меня и какую бы епитимью ни накладывал, завтра я лишусь возможности спасения. — Сегодня последняя ночь, когда я могу быть собой, кем бы я ни была. До того, как все изменится.
— Вы боитесь… вы думаете, что погибнете? — Йори распахивает темные глаза. — Вы не погибнете, Катерина. Кит. Нет, если вы будете следовать плану Кейтсби в точности. Вам не дадут умереть.
— Дадут, конечно, — отвечаю я. — Никто не станет меня вызволять или награждать. Ты что, забыл?
— Вы собираетесь передумать? — Он качает головой.
— Нет. — Я сомневаюсь во всем, но только не в этом. — Я обещала. Себе и отцу. Обещала, что заставлю кого-то отплатить за его смерть. Обещала отомстить. Я исполню это обещание, что бы ни случилось.
Он молча кивает. Потом все же говорит:
— И что же вы собираетесь делать? Потом. Раз вы больше не Катерина и не хотите возвращаться в Корнуолл. Останетесь здесь? В Лондоне, в мужском обличье? Или в женском, но под другим именем? — Йори делает шаг ко мне. В сероватом свете свечей он выглядит огромным и жалким. — Кем же вы будете?
Виола-Цезарио, Катерина, Кит… Я, девица, одетая парнем, одетым девицей. Кем я стану? Это зависит от последнего акта пьесы.
