– Теоретически – да, – отвечает Николас. – Но ее энергия сильнее всего в первые часы. И мы хотим воспользоваться этим обстоятельством. Всякий обладающий ясновидением тоже не пропустит эти часы. Лучше смотреть до того, как энергия начнет таять.
Ну, кое-что я все-таки знаю. Ищеек посылают в рейд именно в новолуние. Не только ясновидцев искать: это идеальное время для поиска ведьм и колдунов, творящих темные чары и проклятия. Им тоже в этот час самое раздолье. И тут до меня доходит.
– Нас ведь ищут? – спрашиваю я.
– Вне всякого сомнения, – отвечает Николас. – Но я принял все меры предосторожности. Дом Веды накрыт защитным заклинанием. Никто не сможет увидеть ни его, ни нас, когда мы войдем. Файфер помогла мне расширить это заклинание таким образом, что мы можем идти через лес практически невидимые.
– Но зачем рисковать? – спрашиваю я. – Разве нет другого способа туда попасть? Без того, чтобы идти пешком?
Ясно, что ему это тоже стоит усилий. Шагает он медленно, неуклюже, тяжело опираясь на руку Джона. И мне понятно, что это происходит не от затруднений, связанных с невозможностью что-либо разглядеть в кромешной тьме, как в случае Джорджа.
– Есть способы использовать магию для путешествия, – говорит Николас. – Первый – куски магнетита, хотя их мало и они достаточно редки, не говоря уже о трудности их использования. Люди погибали за много меньшее.
– Погибали? – удивляюсь я.
– Да. Например, от излишнего любопытства, – ворчит Файфер.
Джон смотрит на нее неодобрительно, она показывает ему язык.
– Магнетиты образуются там, где молния ударяет в некоторые минералы, – говорит Николас. – Обычно они взрываются, вот почему их так трудно найти. Но иногда колдун сам привлекает молнию и пытается сохранить минерал в целости, когда она туда ударяет. Наверное, ты можешь себе представить, что происходит потом.
– Я могу?..
Джон толкает меня локтем и свободной рукой делает жест, будто что-то взрывается.
Я зажимаю рот рукой, чтобы не рассмеяться.
– Ничего смешного, – огрызается Файфер.
– Ничего, – соглашается Джон. – Но чего же еще ожидать, если начинаешь играть с молнией?
Николас тоже издает довольный смешок, который тут же переходит в ужасный, раздирающий легкие кашель. Джон и Файфер встревоженно переглядываются.
– Совершено верно, – говорит Николас, когда к нему возвращается дыхание. – Но есть и другие ограничения. Магнетит можно использовать только однажды и лишь для двух персон. Чтобы нас всех переправить туда и обратно, понадобилось бы шесть кусков. Не думаю, что я за всю жизнь столько их видел. – Он улыбается мне: – Но ты, Элизабет, не волнуйся. С нами тебе ничего не грозит.
Мы идем дальше, молчим. Слышны только шорох листьев да похрустывание сучков под ногами. Ну и хорошо, что-то меня не тянет на разговоры. Нервничаю перед встречей с ясновидицей. Меня волнует, что она может увидеть. Пугает, что она может сказать. Почти наверняка она назовет меня ищейкой. То есть меня разоблачат в полной мстительных реформистов комнате… что тогда будет? У меня на сей счет имеется несколько версий, и ни одна мне не нравится. И защитить себя мне тоже нечем. Ни ножа, ни топора, – даже маленькой трезубой вилочки, и той нету – Джордж отобрал все. Ладно, бывало и похуже, и ничего – выбиралась. Нет причин думать, что сейчас будет иначе, так что я стараюсь отвлечься. Поднимаю голову, рассматриваю небо, ясное, полное тысяч звезд. Я смотрю на них на ходу, выискивая знакомые созвездия. Приходится на минуту сосредоточиться, но в конце концов кое-что узнаю.
Вот он – Лебедь. Хотя он так называется, но похож на огромный, легко узнаваемый крест. Слева от него – Пегас, крылатый конь. Похож на гигантского краба. Над ним Андромеда – девушка, которую приковали к скале в качестве жертвы за надменность ее матери. Сама дура-мать, Кассиопея, над ней – это пять звезд, образующие букву W. Калеб мне объяснил, что этот знак описывает ее кару. За то, что она сделала с Андромедой, боги привязали ее к стулу и выбросили в небеса, где она застряла навеки.
Чья-то рука мягко, но настойчиво берет меня за локоть и тянет в сторону.
– Осторожнее, – говорит Джон. – Ты едва не врезалась в дерево.
– Ой, – отвечаю я, чувствуя себя идиоткой. – Спасибо.
– На звезды засмотрелась?
Он старается идти со мной нога в ногу.
– Слегка.
Он кивает:
– Наверное, при дворе тебе не часто приходилось их рассматривать?
– Не часто, – отвечаю я.
На самом деле это неправда, но я понимаю, о чем он. При дворе Малькольма неумно было бы демонстрировать интерес к звездам. Потому что астрономические наблюдения означают, что ты интересуешься астрологией. А составление звездных карт, знание положения планет, понимание знаков Зодиака… слишком уж это близко к гаданию. А оно, даже если ты не умеешь делать всеобъемлющих моделей Вселенной на потолке, как Николас, все равно запрещено.
Как ни странно, но Блэквелл это знание поощрял. В подготовку ищеек входило кое-какое образование. Конечно, в основном оно касалось умения хитрить, обучения драться различным оружием и тонкого искусства применения ядов, но была в нем и более мирная составляющая. Блэквелл – высокородный и получил хорошее образование. У него были лучшие в королевстве учителя, и он привлек их для обучения нас искусству, литературе, арифметике, языкам, географии – и да, даже астрономии.
Когда я только-только стала ищейкой, это меня удивило. Я подумала, что его желание нас образовывать означает, что он нами интересуется. Что мы ему дороги. Но в конце концов разобралась, что дело не в этом. Он мог одевать нас, кормить, давать жилье и образование, но мы не были его детьми. Мы были его солдатами: не одноразовыми, но заменяемыми. Он хотел, чтобы мы хорошо соображали, потому что нужны были ему живыми. Но если кто-то из нас погибал в процессе обучения, Блэквелл даже не упоминал о нем. Просто за обеденным столом освобождалось место, и имя этого человека больше не произносилось. Калеб, однако, говорил, что ему это безразлично: он обеими руками ухватился за шанс учиться. Если бы не Блэквелл, образование бы нам не светило. Калеб изучал все, что только мог, и настаивал, чтобы я тоже грызла науки изо всех сил. Я сперва фыркала, но теперь радуюсь. По образованности я не уступлю ни одному мужчине королевства и не могу этим не гордиться.
Джон продолжает идти рядом со мной, и я соображаю, что уже давно молчу.
– Извини, – говорю я наконец. – За то, что не разговариваю. Наверное, волнуюсь.
– Ничего страшного, – отвечает он. – Но волноваться тебе не о чем. Веда очень милая.
Милая? Шутит он, что ли? Пытается меня подбодрить? Я в своей жизни повидала достаточно ясновидиц, и все это были сварливые, злобные, едкие старые карги.
Я хочу что-нибудь ответить, но меня опережает Николас:
