– Это объясняет, как он отыскал нас у Веды, как узнал, что ты там. Может быть, ты встречала ясновидца у него в покоях, но приняла за обычного слугу. Может быть, это был ребенок?
Я вспоминаю ту ночь, когда Ричард отвел меня к Блэквеллу, – и мальчишку, прошмыгнувшего по коридору. Лет пяти, ровесника Веды.
Подняв глаза, вижу, что Николас на меня смотрит. И утвердительно кивает.
– Ну, допустим, есть у него ясновидец, – говорю я. – Это ничего не значит.
Николас набирает воздуху, будто слова – вес, который ему необходимо поднять.
– Элизабет, я давно слежу за Блэквеллом. Я видел, как из герцога, брата короля, он сделался лордом-протектором, фактически королем. А если бы и Малькольм тогда умер от чумы, то Блэквелл стал бы королем. Сомневаюсь, чтобы он хоть один день в году не сожалел об этом.
Тут я не могу не согласиться. Малькольм всегда знал, что Блэквелл его ненавидит, но не понимал почему. А у меня не хватало духу ему сказать: потому что его дядя желает его смерти.
– У Блэквелла за каждой переменой обычно следует перемена еще более крутая. Умирает король – герцог становится протектором. Принц становится королем – протектор превращается в инквизитора. Сейчас он передал этот титул твоему другу Калебу. Не думаешь же ты, что Блэквелла удовлетворит возвращение к прежнему титулу?
Я от неожиданности делаю резкий вдох.
– Ты считаешь, он намерен стать королем?
– Я думаю, что ставки очень высоки, – кивает Николас. – Стать королем или кем-то побольше короля.
Кем-то побольше короля. У меня холодок пробегает по хребту от таких слов.
– Каков бы ни был его план, но для его выполнения Блэквеллу нужно убрать с дороги меня, – продолжает Николас. – Он узнал, что ты можешь этому помешать, и был вынужден срочно действовать. Я думаю, поэтому он сейчас на тебя охотится. Поэтому, я думаю, он и проклял меня.
– Поэтому приказал тебя проклясть, ты хочешь сказать.
– Нет, я хочу сказать, что меня проклял он.
Эти слова повисают в воздухе, пикируя на меня и кружась, словно крылатые рептилии Блэквелла, и наконец доходят до меня, втыкаясь, как стальные перья: твердые, острые, пронзающие насквозь.
– Тебя проклял он, – повторяю я. Николас кивает. – Значит, ты думаешь… думаешь, что…
Я не могу закончить фразу, он договаривает за меня:
– Блэквелл – колдун.
Он не успевает закрыть рот, как я уже на ногах.
– Нет! – кричу я. – Нет, нет, нет! – Трясу головой так, что она начинает болеть. – Блэквелл – не колдун, нет! Это смешно, это невозможно! Это глупость!
– Он учил вас с помощью магии. Стигмы дал вам с помощью магии. Создавал предметы и странных существ с помощью магии – а значит, он сам умеет творить магию.
Николас перечисляет улики, как юрист перед судьей.
– Он этого не делал! – запальчиво кричу я. – Это другие колдуны! Которых мы ловили, но не сжигали. Это они, а не он.
Я хватаюсь за этот призрак возможности, как за маленький камешек, чтобы не упасть со скальной стены.
– Нет, – отвечает Николас голосом тихим, но твердым. – Нет. Я тебе уже говорил: все колдуны или ведьмы, кто был на это способен, сейчас мертвы. И я сам был свидетелем смерти каждого из них.
– Это неправда, неправда, неправда! – захлебываюсь я.
– Вся его жизнь – ложь, – говорит Николас почти сочувственно. – Ему пришлось хорошо выучиться лгать, молодому колдуну, живущему в доме охранителей. Иначе они бы в лучшем случае прогнали его, а в худшем… понятно. Мы же знаем, как они поступают с колдунами и ведьмами?
Я все трясу головой.
– К тому времени, когда его брат стал королем, когда он открыл дверь для возможного примирения охранителей с реформистами, Блэквелл уже сделал свой выбор. Ему было мало обрести наконец возможность использовать свою силу: он хотел с ее помощью править. Заполучить власть после восемнадцати лет уступок и скрытности. Наверное, поэтому он и запустил чуму: убить короля, убить Малькольма, присвоить себе трон.
Земля уходит из-под ног, все плывет. Камешек вылетает из стены, я падаю с обрыва, лечу навстречу жесткой земле и еще более жесткой правде: чуму запустил Блэквелл. Это он убил моих родителей. Блэквелл – колдун.
Я ухожу спиной в бархат кресла, охватываю голову руками. Не знаю, сколько времени я так сижу в красной, пульсирующей, как сердце, комнате. Может быть, минуты, может быть, часы.
– Что мне делать? – спрашиваю я наконец.
Нет смысла говорить, что я не могу найти скрижаль, что у меня и без того бед полно, что помогать ему – накликать на себя еще худшие беды. Хуже уже ничего не может быть.
Николас кивает:
– Прежде всего – и это очень важно – пусть никто не знает, что ты ищейка. Что Джорджу это известно, я знаю. Но остальным – ни-ни.
– Узна́ют ведь, – говорю я, нахмурившись. – Если меня ранят и рана заживет, или если начнется драка… очень трудно будет скрыть мою суть.
– Тем больше ты должна постараться сохранить эту тайну, – говорит он. – Не вступай в драки и не получай ран. – Пауза. – Я уже им сказал, что ты ведьма.
– Что? Зачем?
– Им нужна была причина, по которой только ты можешь отыскать скрижаль. Объяснение, почему ты выжила в тюрьме. Так как тебя арестовали с травами в кармане, это было наиболее правдоподобной версией.
– А про Блэквелла? Что он…
Я осекаюсь, все еще не в силах произнести это вслух.
– Думаю, лучше всего пока молчать. Правда выяснится достаточно скоро.
Я киваю.
– Кроме того, я отсылаю тебя прочь. Сегодня. Ты поедешь с остальными в Степни-Грин, нанести визит Гумберту Пемброку.
Я моргаю. Гумберт Пемброк – самый богатый человек в Энглии после короля. Большой друг Блэквелла и убежденный сторонник короны. Много лет торчал при дворе, хотя последнее время я его что-то не видела. Почему же именно к нему?
– Он из наших, – говорит Николас, не ожидая моего вопроса.
Я так поражена, что не сразу могу ответить.
– Почему Степни-Грин? – спрашиваю я. – Скрижаль там?
– Нет, – отвечает Николас. – Но ты не скрижаль там должна искать. Помнишь слова Веды? …и зимнею ночью, последней из трех, в зеленое
[2] спустишься ты стража смерти найти. К тринадцатой он лишь способен тебя привести. В Степни-Грин ты будешь искать то, что приведет тебя к скрижали, а не самое скрижаль.
– И это все, что у меня есть для работы?
– Да. Но этого достаточно – по крайней мере, сейчас.
