Тут со звуком пушечного выстрела распахивается дверь библиотеки и врывается Файфер в вихре возмущения и рыжих волос.
– Вот тебе и опасность, – бурчит Джон себе под нос.
– Ничего себе! Это что же тут происходит? – Файфер стоит, упираясь руками в бока, притоптывает ногой. – Прячемся по темным укромным уголкам?
Джон закатывает глаза:
– Мы не прячемся.
– И тут вовсе не темно и не укромно, – добавляю я.
Дважды совравши.
Файфер со злостью глядит на меня, Джон наклоняет голову и молча смеется. Выбившаяся прядь падает ему на лоб, и меня так и подмывает отвести ее пальцами.
– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – спрашивает Джон, глядя на ведьмочку. – У тебя очень расстроенный вид.
– Расстроенный?! – визжит Файфер. Над головой шуршат листья, птичка испускает громкую возмущенную трель. – Это что? Птица? – Файфер указывает на кроху так, будто это дракон. – Почему дерево все в листьях?
– Про листья я ничего не знаю, – отвечаю я излишне громко. – Мы только пришли посмотреть на огоньки.
Я кивком указываю на дождь зеленых искр, сияющих в куполе наверху. Джон вздрагивает.
– Да, кстати. Огни. – Файфер оборачивается к нему. – Нам надо об этом поговорить.
– Не надо, – отвечает он, и голос его вдруг звучит очень устало.
– Нет, надо, – настаивает она. – Ты знаешь, что это означает. Пророчество…
– Это совсем не то, о чем там говорится.
– А что пророчество? – спрашиваю я.
– Это ты так думаешь. – Файфер меня игнорирует. – Но что, если ты ошибаешься?
– Я не ошибаюсь! – огрызается Джон. – Это у тебя мысли путаются!
– Ой, не надо! Это как раз ты в облаках витаешь с тех самых пор, как… – Она останавливается, прочтя на лице у Джона предупреждение. – Ладно. Но для чего еще мы оказались здесь? Вряд ли затем, чтобы бесцельно бродить, или разглядывать Гумбертов собор, или прятаться в библиотеках под деревьями с девчонками, создавая птиц…
– Файфер, хватит!
Они смотрят друг на друга злыми глазами.
– Ладно. Но сейчас ты все равно пойдешь со мной, – говорит она. – Ты нужен Гумберту. Принести чего-нибудь укрепляющего для этого его лютниста из склепа.
– Ну и язва же ты, Файфер!
Она показывает ему язык.
Следом за Файфер мы возвращаемся в гостиную. Лютнист лежит на кушетке, сложив руки на коленях, тяжело дышит. Джордж садится с ним рядом, поджимая губы, будто силится сдержать смех.
– Что случилось? – спрашивает Джордж.
– Слегка ошалел. – Голос Гумберта звучит тише обычного. – Завороженный красотой собственного искусства.
У Джона дергается уголок рта.
– Сейчас займусь.
– А я спать пошла, – объявляет Файфер.
И выходит из комнаты, едва не столкнувшись в дверях с Бриджит, которая вносит поднос с чаем, ставит его на стол и начинает разливать. Файфер останавливается. Оборачивается. Смотрит на чай, на Джона, опять на чай.
– Тебе понадобится твоя сумка, Джон? – спрашивает Файфер.
Голос любезный, предупредительный и… ну совсем другая девушка! Джон не замечает – он слишком занят лютнистом.
– А? Да, спасибо.
Файфер исчезает в коридоре и возвращается через несколько минут с его сумкой. Ставит сумку перед ним и улыбается:
– А может, я все-таки выпью чаю.
Она подходит к столу, задумывается над подносом, тянется к чашке – но не берет. Повторяет то же действие. Что это значит?
– А, нет. Передумала. Наверное, все-таки не хочется. Спокойной всем ночи!
Она взлетает по лестнице, рыжие волосы развеваются словно небольшой вихрь.
– Какая любезная девушка! – ревет Гумберт.
Ой, нет.
Мне это все подозрительно. Я видала, как горничные так себя ведут. Обычно потому, что прячут под кроватью парня, и боятся, как бы их на этом не поймали. Здесь, конечно, иное, и Файфер явно задумала что-то существенно серьезнее, чем парень под кроватью.
Я встаю:
– Тоже, пожалуй, спать пойду.
Джон смотрит на меня. Счастливая, – произносят беззвучно губы.
Я улыбаюсь и иду к лестнице, прямо к комнате Файфер. Останавливаюсь перед дверью, кладу ладонь на дверную ручку – и замираю. Может, не надо мне знать, что она делает? Может быть, от этого отношения между нами только ухудшатся – хотя, кажется, уже некуда.
Я делаю шаг прочь от двери – она внезапно распахивается, и Файфер втаскивает меня в комнату. Захлопывает дверь, припирает меня к ней спиной, сжимая в руке оружие с витрины Гумберта: пружинный тройной кинжал, судя по виду. Держит возле моего горла.
– Ты вообще знаешь, как им пользоваться? – спрашиваю я.
– Заткнись. Ты зачем шпионишь у меня под дверью?
– Решила, что ты что-то задумала. Хотела посмотреть, что именно.
Файфер снова колет мне шею лезвием:
– Не тебе подозревать меня в чем-либо!
– Но ведь что-то же происходит? Огни, блуждающие снаружи. И чай там, внизу. Это же что-то значит?
Она отодвигается от меня, принимаясь расхаживать по комнате и бормоча под нос:
– Надо ли ей говорить? Нет. Но пророчество… и я же не могу появиться с кровожадной маньячкой…
– Я не кровожадная маньячка.
– Заткнись.
– Появиться – где?
– Заткнись, я сказала!
Она ходит от окна к двери и обратно, грызя ноготь. Наконец поворачивается ко мне.
– Ты мне не нравишься.
– Кто бы сомневался.
– И я тебе не верю. Но пророчество говорит, что должна верить.
– Как это понимать?
Файфер подходит к кровати, достает из сумки кусок пергамента и сует мне в руки. Я узнаю его сразу: пророчество Веды.
– Читай со второй строки, с третьего слова.
…и зимнею ночью, последней из трех,
В зеленое спустишься ты стража смерти найти.
К тринадцатой он лишь способен тебя привести.
Я отдаю пергамент обратно:
– И что?
Она смотрит на меня, задерживая взгляд.
– Я тебе сейчас кое-что расскажу, но ты должна дослушать все до конца, не перебивая. Справишься?
Почему-то возникает чувство, что услышанное мне не понравится. Но я все равно киваю.
– Зимняя ночь. Николас, Джон, все они думают, что это дата. Третья ночь после зимнего солнцестояния, до которого еще неделя. Но я думаю, что это другое. – Она замолкает. – Есть праздник, который называется «Ночь Зимы».
