– Нужно.
– Нет, не нужно. Ты меня только поставь на пол. Все будет хорошо.
Я начинаю вырываться, но за этим следует такая острая вспышка боли, что я охаю.
– Перестань дергаться, – говорит он. – Только хуже делаешь.
Джон входит в столовую, кладет меня на стол, уже покрытый чистой белой простыней, и сбрасывает с плеч тяжелый черный плащ. Бриджит суетится вокруг, принося подносы со всякой всячиной и расставляя так, как ему удобнее. Файфер и Джордж стоят в некотором отдалении с одинаковым выражением страха на лицах.
– Нет, – предпринимаю я новую попытку. – Нельзя.
Переворачиваюсь на бок, отодвигаюсь от него, но Джон прижимает мои плечи к столу и нависает сверху.
– Если ты не дашь мне этого сделать, умрешь от потери крови, – шепчет он. – Понимаешь?
Я смотрю в его темные глаза и вижу в них страх, прячущийся под поверхностью спокойной уверенности. И знаю, что он говорит правду. Я испускаю прерывистый вздох.
– Хорошо. Но я должна тебе что-то сказать.
– Потом скажешь. – Джон берет со стола бутылку спирта, отлепляет разодранные края разреза на платье от моего окровавленного живота. – Будет слегка щипать, – предупреждает он.
И льет холодную прозрачную жидкость. Боль острая и пронзительная. Подавив стон, я так прикусываю губу, что чувствую вкус собственной крови.
Джон прижимает к ране чистую тряпицу и начинает стирать грязь и кровь. Вот сейчас он увидит стигму.
Я гляжу на Файфер. Она перехватывает мой взгляд, и лицо ее выражает абсолютную растерянность. Потом она кивает.
– Джон! – Подойдя к столу, она трогает его за рукав.
– Файфер, после, пожалуйста.
Он убирает тряпицу.
– Я должна тебе сказать одну вещь.
– Файфер, я же говорю…
Он смотрит на мой живот. Вглядывается пристальнее. И вдруг делает резкий, сквозь зубы, вдох. Я точно знаю, что он там видит: черную метку XIII, вырезанную поперек живота – она пылает на фоне белой кожи.
Джон отшатывается от стола, глаза у него расширены, краска сбежала с лица.
– Так ты… ты…
Он не может заставить себя произнести это слово.
Я открываю рот, чтобы сказать хоть что-нибудь, но голос пропал. Тянусь к нему рукой – но успеваю понять, что не следует этого делать.
– Извини, – тихо говорит Файфер. – Ты не должен был знать.
Джон молчит.
– И никто из нас не должен был, – добавляет Джордж. – Приказ Николаса. Мы с Файфер узнали случайно.
Джон все так же молчит. Он стоит, уставившись в пол невидящим взглядом. Тянется невыносимое молчание, и на миг мне кажется, что он сейчас повернется и уйдет, оставив меня истекать кровью до смерти.
– Я знаю, что ты думаешь, – говорит Файфер. – Но она не такая, как все они. Она мне сегодня жизнь спасла. – Файфер быстро рассказывает о стычке со стражниками. – Если бы не она, они бы меня взяли. Или убили. Или еще хуже.
Я смотрю на нее, потрясенная ее словами, тем, что она защищает меня.
– И еще она знает, где скрижаль, – добавляет Файфер.
– Знает? – в один голос спрашивают Гумберт и Джордж.
Джордж делает шаг ко мне:
– Где она?
– Она… – Меня пронзает резкая боль, прерывая речь. – Она у Блэквелла.
– Что? – У Гумберта ошарашенный вид. – Как это может быть?
Я открываю рот и снова испускаю стон боли.
– Она потом расскажет, – говорит Файфер. – Но только если останется в живых.
Файфер смотрит на Джона, но тот уже глядит, не мигая, мне в глаза, зубы стиснуты, лицо пылает гневом. Зрачки расширились, глаза потемнели почти до черноты.
– Дайте мне иголку с ниткой.
Джордж не может сдержать тихий вздох облегчения. Бриджит с извиняющимся видом становится возле Джона.
– Я бы попыталась сама вдеть нитку, но руки слишком дрожат. Не переношу зрелище крови.
Она вкладывает иглу и нить ему в руку, потом быстро отходит от стола, будто я сейчас спрыгну и нападу на нее. Джон уверенной рукой вставляет нитку, как делал это, должно быть, тысячи раз, протаскивает через ушко и связывает концы в тугой узел. Я вижу, что у него едва заметно дрожат руки. Если бы я не видала раньше, какими они бывают твердыми и не знающими сомнений, быть может, и не заметила бы. Не говоря ни слова, он берет бутыль со спиртом и предлагает мне. Я делаю два больших глотка. Острая крепкая жидкость обжигает рот и горло, ударяет в пустой желудок. Джон держит иглу, и за ней тянется длинный кусок нитки. Зеленой. Того же оттенка, что рыцарь в гробнице. Я закрываю глаза, и острая игла вонзается в тело.
Глава двадцать четвертая
Веки дрожат, и глаза открываются. Надо мной склонился Джон, упираясь в стол ладонями, наклонив голову. Наверное, я в какой-то момент потеряла сознание, но он вряд ли это заметил. Слышно, как он дышит: длинно, медленно, глубоко, будто старается сохранить самообладание.
– Прости, – говорю я, голос слабый, хриплый. Но сказать это надо. – Прости меня.
Он резко вскидывает голову, хватает со стола нитки, запускает катушку в другой угол комнаты. Она ударяется в стену, стучит по полу. Джон поворачивается и уносится прочь.
Джордж устремляется за ним, но Файфер ловит его за рукав.
– Не надо, – говорит она. – Оставь его в покое, не трогай.
Файфер и Джордж поворачиваются ко мне, за их спинами возникает Гумберт. Они молча, внимательно смотрят на меня. Я остро чувствую свою беззащитность: платье в клочья, живот наружу, моя тайна видна всем. Меня трясет от холода, страха, кровопотери и еще сотни причин, которые мне, измученной, просто не по силам разглядывать и сортировать. Но про скрижаль я должна им сказать. Сообщить, что у меня нет ни малейших соображений насчет того, как я буду ее уничтожать. И конечно, сказать про Блэквелла.
– Скрижаль, – начинаю я.
– Она правда у Блэквелла? – спрашивает Джордж.
Я киваю.
– Это очень серьезное обвинение, – хмурится Гумберт. – Я Блэквелла знаю давно. На некоторые неприятные вещи он определенно способен. И у него определенно имеются веские причины желать избавиться от Николаса. Но нарушать ради этого законы своего племянника, законы, которые он же помогал создавать… ты точно уверена?
– Да. – Сделав глубокий вдох – при этом сразу ноют свежие швы, – я оглядываю их по очереди. – И еще кое-что, что вам нужно о нем знать.
– Что? – Это говорит Файфер. – Что ты имеешь в виду?
– Блэквелл – колдун.
Слова будто меняются, слетев с моих губ. Они шевелятся, растут, становятся чудовищами – гибриды страха и правды, ужаса и лжи. Они тянутся, пытаются схватить, трясутся, визжат. Мои спутники молчат. Застыли. Стоят, не противясь тому, что эти чудовища их переваривают.
