— Ах, Шурочка, а если он решил прогуляться по причалу, и его не пустят обратно? Или перегнулся через борт, чтобы посмотреть на что-то, и упал в воду? Или перепутал палубы?
Шура успокаивала ее как могла:
— Дарья Михайловна, да что вы такое говорите? Константин Петрович — разумный человек, он не стал бы сходить на берег, видя, что творится на причале. А на всех палубах сейчас столько народа, что если бы кто-то из пассажиров упал за борт, поднялся бы такой шум, что мы бы услыхали. Ну, а если он палубу перепутал, то что же в этом такого? Номер каюты он знает, по-английски говорит — у любого матроса дорогу спросит.
И когда, наконец, Ларинцев вернулся, они обе дали волю слезам — до того велико было напряжение. Он обнял их обеих и тоже расчувствовался:
— Ну, что вы, глупышки, куда бы я делся с парохода? Знакомого встретил, разговорились. Да ты, Дашенька, его знаешь — Андрей Кузнецов, он бывал у нас в гостях несколько раз.
Шура вздрогнула, отстранилась. Нет, наверняка он говорит о другом человеке. Мало ли в Архангельске Кузнецовых? Что бы Андрею делать сейчас в России, в такое-то время? У него дело в Англии, семья.
Дарья Михайловна не сразу, но вспомнила, о ком говорил муж. И удивилась:
— Разве же он не в Лондоне? Кажется, он уехал туда еще до войны и, вроде бы, не возвращался. Я думала о нём как раз недавно — когда пыталась понять, к кому из знакомых мы сможем обратиться на чужбине.
Значит, говорили они всё-таки именно о нём! Шура не знала, радоваться этому или начинать паниковать. Если Ларинцевы с ним так близко знакомы, то он непременно придет к ним в каюту. Что он подумает о ней, о Шуре? Как отнесется к ней сейчас?
Садясь на корабль, она, конечно, тешила себя мыслью, что однажды, когда-нибудь, они, возможно, встретятся с ним. Но вот так, прямо здесь…
Но поток ее мыслей был оборван следующей фразой Ларинцева:
— Представляешь, Дашенька, он приехал из Лондона на этом самом пароходе, а сейчас намерен тут остаться! Мыслимое ли дело?
Дарья Михайловна перепугалась не на шутку:
— Надеюсь, Костя, ты его отговорил? Он, должно быть, плохо понимает, что тут творится. Кто знает, пойдут ли позже корабли за границу?
Константин Петрович развел руками:
— Я пытался, Дашенька. Честно слово, пытался. Но он уперся как баран. Дело, говорит, в России есть важное.
Сердце стучало так, что Шура едва слышала, что говорил Ларинцев. Поняла только, что Андрей намерен остаться здесь, в Архангельске. Но зачем же? И как она там, без него? И пусть она не собиралась в Лондоне искать с ним встречи, одна только мысль о том, что он тоже там, ее согревала.
— Дело? — рассеянно переспросила она. — Какое же?
— Мне показалось неудобным спрашивать подробности, — вздохнул Константин Петрович. — Вроде бы, разыскать ему кого-то нужно. Да и то не в Архангельске — в Екатеринбурге!
Она охнула, пошатнулась и упала бы, наверно, если бы Ларинцев ее не поддержал.
— Шурочка, да что с тобой — на тебе лица нет! — испугалась Дарья Михайловна.
Конечно, можно было найти кучу причин, побуждавших его отправиться за Урал, которые были бы не связаны с ней. Но она чувствовала, почти знала — он едет в Екатеринбург, чтобы разыскать ее!
— Вы знаете номер его каюты? — выдохнула она.
— Пятая каюта, верхняя палуба, — ответил Константин Петрович, глядя на нее с тревогой. — Но он, должно быть, уже сошел на берег. Да что случилось-то, Шура?
Она ничего не стала объяснять — не до того было. Ей было страшно, что она не застанет его в каюте. Что он уже не на корабле, а на причале. Что затерялся в толпе. Что они снова расстанутся, так и не встретившись. Что он не узнает, что она простила его.
Теперь уже было не до соблюдения приличий. Ей так хотелось увидеть его, что она неслась, не разбирая дороги. Схватилась за перила на лестнице, перевела дыхание.
Она не знала, что скажет ему. Разве важны тут слова? Что-нибудь придумает. Сердце подскажет.
Она еще издалека заметила открытую дверь в его каюту. Замедлила шаг, боясь, что та уже пуста. И сразу для себя решила — если он сошел на берег, то и она сойдет. Зачем ей Лондон без него?
Услышала какой-то звук в каюте и снова рванула вперед. И такой вот — запыхавшейся, с капельками пота на лбу и растрепанными от быстрого бега волосами — появилась у него на пороге.
Андрей стоял к ней спиной — защелкивал замки дорожного чемодана. Его шляпа и перчатки лежали на полке.
Силы у нее кончились ровно в тот момент, когда она поняла, что он тут, рядом. И сразу появились и смущение, и страх. Что, может быть, она ошиблась, подумав, что он остается ради нее, и каким же глупым тогда покажется ему ее поведение.
Но он обернулся, и она всё прочитала по его глазам — и удивление, и облегчение, и радость. А потом в них появились слёзы.
Он просто сказал:
— Шура!
И она перестала сомневаться и сделала к нему шаг.
— Ты мне не снишься, точно? — он сжал ее в объятиях так крепко, что ей стало трудно дышать.
Но она не пыталась высвободиться. Напротив, уткнулась ему в плечо, боясь поверить своему счастью.
Он не отпустил ее руку даже тогда, когда вслед за Шурой в его каюту прибежали Ларинцевы.
— Остаюсь на корабле, Константин Петрович!
А они уже поняли это и сами.
Шуре бы застыдиться, но она только улыбалась, ловя их удивленные, но совсем не осуждающие взгляды.
— Вижу, вы с Шурой уже знакомы, — сказал Андрей. — Но только не в качестве моей невесты. Надеюсь, вы не откажетесь стать свидетелями на нашей свадьбе.
Вот так — за минуту — она стала невестой. Она пообещала себе, что непременно попеняет ему на то, что он объявил это, не спросив прежде ее согласия. Но попеняет потом, когда они останутся одни.
При мысли об этом она, наконец, почувствовала, что краснеет. И сразу вспомнилась та, первая их близость. И она будто снова ощутила боль и обиду. И тут же тряхнула головой, прогоняя воспоминания.
Ларинцевы поздравили их — горячо, искренне — и тактично удалились.
А Андрей потянулся к ее губам и целовал ее долго и страстно. Но когда она вздрогнула, решив, что за этим поцелуем последует что-то еще и испугавшись этого, он отпустил ее и покачал головой:
— Не бойся, родная. И не вспоминай. Как я хотел бы, чтобы ты смогла забыть всё, что тогда случилось. Теперь всё будет по-другому. Даже не теперь, а после свадьбы. Обещаю — я не притронусь к тебе, пока нас не обвенчают. Но и не отпущу от себя.
Он и Ларинцевым так заявил за совместным ужином — что она поедет в его каюте, но за ее честь они могут не беспокоиться, он умеет держать слово.
