Тихий, но очень довольный смех, и он наполняет ее, как сосуд вином — сразу и до краев. Соприкосновение тел, словно небо и земля сошлись в одну неровную линию горизонта, совпадая всеми впадинами и выпуклостями. Неторопливые, такие глубокие и основательные движения!
Горячий воздух, которого так не хватает, вибрирующий рык над ухом. Нарастающее напряжение, вспотевшие виски, онемевшие пальцы. Настоящее безумие. Все быстрее, сильнее, ярче. Волна в ней поднялась такая, что снесла все на своём пути, закружила, унесла прочь разум. Остался только он, его сила, его руки вокруг, его хриплый громкий стон, ее крик и ослепительное, ошеломительное наслаждение. Никогда Женька даже не подозревала, что так бывает. Ей и раньше было с ним хорошо, но сейчас…
Она не чувствовала ни рук, ни ног. Ее качало, штормило, из глаз текли слёзы. Не в силах пошевелиться, она распласталась на покрывале, заново учась дышать.
Баяр перевернул жену, замер, увидев ее слёзы, испугался, что причинил ей боль, заглянул в глаза, пытаясь понять, что сделал не так. Напугал? Измучил в очередной раз? Был слишком груб? Кажется, он снова сорвался, как тогда, в брачную ночь. Взрослый мужчина, воин — разве можно так? А она смотрела доверчиво, нежно, и глаза сияли, словно… любила его.
31. Охтыр
С тех пор как сотня Баяра покинула стан, стало словно бы тихо. Молчали старые женщины, чьи сыновья ослушались хана. Мужчины шептались, пугливо оглядываясь и замолкая, если к ним приближался кто-то из сотников.
Карын расхаживал по стану с гордым видом, точно петух. Ему отсутствие младшего брата явно было на руку. Теперь-то ни у кого не было сомнений, кого старый хан назначит наследником. Все знали, что Тавегей любил третьего сына больше всех остальных своих детей, ну разве что единственная дочь еще полностью владела сердцем отца, но это было понятно.
Охтыру было очень многое непонятно и даже дико. Неужели ради какой-то девки, да еще и чужеземной, можно было выгнать своего сына? Девку надо было убить, ну ладно – пусть не убить, достаточно кнутом выпороть. Баяр, пожалуй, не позволил бы свою жену убивать, не простил бы. А кнут что – только кожу попортит. К тому же, скорее всего, сам Баяр бы за нее спину под кнут и подставил бы.
Нет, так тоже нехорошо. Унижения своего командира сотня бы не простила. Взбунтовалась бы и все равно ушла.
Что же это получается, хан нашел единственно верное решение?
За ответами Охтыр пошел к Аасору, вывалил ему все свои сомнения и с надеждой уставился на старика.
— И что ты от меня хочешь, мальчик? – с насмешкой спросил шаман, сунув Охтыру в руки деревянную ступку с пестом. – Растирай осторожно до самой мелкой пыли.
— Хочу ответов, – мальчишка отставил ступку в сторону, не собираясь заниматься какой-то ерундой.
— А зачем тебе ответы? – Аасор снова впихнул ему в руки ступку.
— Хочу понять, что происходит, – Охтыр понял, что придется тереть, и неохотно, лениво заработал пестом. – Мне все это не нравится.
— А мне очень нравится, – неожиданно сказал Аасор. – Все идет так, как и должно быть. Баяру давно пора было повзрослеть. Теперь – придется.
— А Карын?
— Карын… – старик помолчал немного и грустно сказал:
— В Карыне сидит демон, и имя ему – гордыня. Он очень похож на своего отца, только Тавегей со своими демонами сладил. Орха помогла, да… Я думал, что Илгыз сможет Карына усмирить, но она не справилась. Вот так-то. Знаешь, чем страшна гордыня?
— Нет, – почти испуганно прошептал Охтыр, не веря, что он вот так запросто может слушать крамольные вещи о хане.
— Гордыня – она как нить, на которую нанизываются черные бусины: ненависть, презрение, зависть, а потом – и ложь, и жестокость, и самые злые мысли и мечты. Как ты считаешь, Карын – хороший воин?
— Один из лучших.
— А победил бы он Баяра один на один?
— Не знаю, – Охтыр задумался, представив себе братьев рядом. – Карын сильный, он с тяжелым палашом. Может убить одним ударом. А Баяр – гибкий, ловкий. Не знаю.
— А Карын знает. Оттого он брата ненавидит и боится.
— Боится? Карын бесстрашен!
— Боится. Тех, кого не боятся – не ненавидят, поверь.
— А теперь Баяра нет, и Карын успокоился?
— Нет. Он умный. Очень умный. Баяр – есть. И у него есть его сотня, которую хан отпустил за сыном. И это Карына страшно бесит. Он как дикий зверь стал, на людей бросается. Не попадайся ему под ноги, вспомнит, что ты тоже в сотню был взят – пришибет ведь.
— Да как же это отпустил? – оторопел Охтыр. – Когда они сами ушли?
— А ты думаешь, Нурхан-гуай просто так себя связать позволил? Шум не поднял, Нарана на месте не прибил и вообще лежал смирно, отдыхал, да? А ведь Нурхан – побратим Тавегея, помнишь? Эти двое всегда вместе все дела обсуждают.
Охтыр молчал подавлено. Он все еще многого не понимал, но картина в его голове вырисовывалась странная, неправильная. Ведь по всему выходило, что хан Тавегей на сына не так уж и злится, и не такое уж страшное и наказание это. Даже, пожалуй, и не наказание вовсе, а испытание. Или – награда?
Сложно.
Поблагодарил шамана за науку, поклонился и вышел, задумавшись.
Сначала Охтыр очень злился и обижался, что Наран его с собой не взял, потом понял, что и не мог – Наран ему не отец и не брат. Мать бы, наверное, расстроилась, что сын ушел. Да и не воин он пока был, хотя на лошади скакать мог хоть до заката солнца, и стрелы его всегда попадали в цель. Но и сам знал, что сил в руках мало, да и убивать не выучен, и все же очень хотел сейчас быть рядом со своей сотней.
Теперь-то что? Оставалось ждать четырнадцати лет и идти в тысячу отца простым воином. Обидно. А еще мать заявила, что раз Охтыр теперь свободен, то делом пусть занимается: вон, стирать на речку пусть идет. Прополоскать одежды и ребенок может, работа хоть и утомительная, но несложная. Пришлось идти со всеми вместе к реке и работать, а мог бы сейчас скакать на коне, охотиться и биться с иштырцами. И невдомек ему было, что все войско Баяра сейчас занималось не менее тяжелой работой.
В стане же на реке были лишь женщины и дети, к которым отправили и Охтыра. Кто-то стирал, кто-то мыл посуду, а кто-то валял небольшие куски войлока тонкой работы: для одежды, для обуви, для украшения гэров. Работа это кропотливая, утомительная. Тут же войлок и окрашивали. В шерсть добавляли сыворотку, чтобы процесс шел быстрее.
Крупные же полотнища для покрытия шатров испокон веков делали мужчины, всадники. Зашивали шерсть в сырую буйволиную шкуру, привязывали веревки к стременам коня и катали по ровному травяному полю, пока войлок не сваляется. Со стороны это казалось почти игрой, весельем, и Охтыр завидовал тем, кто сейчас скачет, весело перекликиваясь, а не мнет комки овечьей шерсти покрасневшими озябшими руками.
