Немного досаждали ей уроки волхва Зимогора, который зачем-то появлялся каждую седьмицу и требовал, чтобы Лисяна разжигала огонь жестами и словами и замораживала воду. Говорил — пригодится. Как будто некому было в княжеском тереме печь растопить! Ссориться с волхвом было глупо, а дурой степнячка все же не была. Училась, раз так нужно, тем более сильно старик ее не утруждал, тоже не желая, чтобы беременная женщина уставала.
И даже молчаливая (а скорее, очень голосистая) война с женщинами Лисгорода ей нравилась: уж очень напоминала ей родной стан, где тоже кто-то постоянно с кем-то ругался. Илгыз порой голосила как чайка, Дженна могла непотребно ругаться со всеми на свете, да и прочие женщины кротостью не отличались. Морки еще просто не видели, что такое драка между степнячками, не поделившими мужика.
***
Беда пришла, как всегда, внезапно. Беда, она обычно не предупреждает, не кричит на всю улицу “Люди, встречайте, я иду”. Нет, она подкрадывается исподтишка, стреляет в спину, бьет ниже пояса.
— Кохтэ воевать идут, кохтэ! — вопил всадник, ворвавшийся поутру в Лисгород. — Закрывайте ворота, кохтэ!
— Не ори, дурень, — рявкнул полураздетый и простоволосый Вольский, выскочивший на площадь. — Точно ли кохтэ? Точно ли воевать?
— Узкоглазые, темные, на маленьких лошадках, — отчаянно выдохнул гонец. — Бергород уже осадили. — Деревни жгут, поля жгут, всех убивают!
— Баяр не мог, — испуганно шепнула Лисяна, выскочившая следом за мужем.
— Мог — не мог, да только уже завтра здесь они будут.
Князь на то и князь был, чтобы принимать решения.
— Ворота закрыть, впускать крестьян через малую калитку. Женщин и детей всех собрать за внутренней стеной. Дружине — раздать луки и мечи всем, кто держать сможет. На стены – котлы со смолой. Живее, живее!
— Да, княже.
— Добрыня, за ворота езжай, сгоняй всех с окрестностей в город. Возьми с собой десяток дружинников, так быстрее будет. Да не рискуй напрасно: ты и воины твои стоят дороже, чем целая крестьянская семья.
Листян стояла, оцепенев. Если кохтэ пошли войной на моров, это означало только одно: Баяра больше нет в живых.
Видимо, князь мыслил так же. Бросив встревоженный взгляд на жену, тихо распорядился:
— Сельва, за жизнь Лисяны отвечаешь головой. Запри ее в тереме, стереги как зеницу ока. Чтоб комар не пролетел, — и уже жене, — только для твоей безопасности, душа моя. Мало ли, что люди глупые придумают… Не подумай, на тебе вины никакой нет, да и брат твой не из тех, кто свое слово назад берет.
И снова Лисяна — узница горницы! Ничего не знает, ничего не слышит, кроме невнятных криков за окном. Хорошо хоть еду приносят да вазы ночные убирают.
Только к вечеру поднялся к встревоженным женщинам Матвей Всеславович.
— То не кохтэ, — отрывисто объявил он. — То угуры. Вот уж кого мы ждать не ждали!
— И что будет теперь? — побледнела Лисяна.
— Что будет, что будет… Грабить нас пришли. Ворота закрыты, воины на стене. Долго им придется ждать нашей погибели. Погреба Лисгорода полны, колодцев у нас достаточно. Не волнуйся, не первый раз под стенами нашими враг стоит, да только никто еще за ворота не заходил.
Но видно было, что Вольский встревожен. И, кажется, Лисяна понимала почему. Кохтское войско исчислялось тысячами. А угурское — десятками тысяч.
— Так ведь они по кохтским землям шли! — сообразила девушка.
— Да. И если брат твой достаточно разумен, он их не тронул. Ударит в спину. Или не ударит, как считаешь?
Лисяна молчала. Баяр разумно бы поступил, если бы позволил морам и угурам сцепиться насмерть. А потом уже он мог бы и ударить — по ослабленному уже вражескому войску. Одно только его от этого плана удержать и может: тревога за жизнь сестры. Если он ее любит, то непременно придет на помощь. Во всяком случае, Листян на это всем сердцем надеялась.
Гонец сказал все верно: к вечеру следующего дня угуры встали лагерем под стенами Лисгорода. Разложили костры, повесили котлы. Их было невероятно много.
Из срубленных поблизости деревьев они сооружали длинные лестницы. Много, много лестниц.
— На стены полезут, — мрачно предсказал Вольский. — Не завтра и не третьего дня. Через седьмицу. Будут брать толпой. Да, это не Баяр. Тот бы своих людей пожалел. Этим никого не жалко.
— Семь дней — это хорошо, — сказал стоящий рядом с отцом Данила. — Авось, кохтэ следом придут. Они ведь тоже очень быстрые.
— Или не придут.
— Или не придут, — согласился Данила. — И тогда сколько продержимся?
— Первую атаку отобьем. Вторую, наверное, тоже. А что дальше будет — не ведаю. К Росомахам гонца послал. Они точно придут, не могут не прийти. Вот что, сынко…
— Да, отче?
— Коли дело плохо будет, сестер возьмешь и Лисяну, и выведешь тайным ходом в лес. Вы — дети лисицы. По вашему следу никто пройти не сможет.
— Не пойдет. Я на стене буду с народом. Пусть эта ее десятница ведет.
— Так и десятница на стене будет. Попробуй ее удержи.
— Не должны бабы воевать.
— Не должны. Но стреляют они лучше любого моего дружинника.
Данила тяжко вздохнул. В обычном увальне и пьянице вдруг проснулся истинный сын своего отца. Он все же любил и народ свой, и посад. И даже дуру эту степную готов был от стрел закрывать, потому что как-никак носила она ребенка его крови, а еще одна только надежда на ее брата была. Если придет Баяр быстро — есть у Лисгорода все шансы устоять.
Князь не ошибся. Угуры ранним утром седьмого дня молчаливою толпою двинулись к стенам. С лестницами своими, щитами деревянными прикрываясь. Неужто надеялись, что не заметят моры, что проспят? Глупо!
Никто, конечно, не спал. И угуров встретил залп горящих стрел. Они взметнулись в небо, разом озарившееся словно солнцем, разя и людей, и деревянные щиты. Но враг падал, и прямо по шевелящимся еще телам шли новые и новые воины. Слишком уж их было много. С грохотом падали на каменные стены лестницы, а на них, словно муравьи, лезли угуры. Моры с силою отталкивали эти конструкции, не позволяя врагу подняться даже до половины, но угуры упорно ползли вверх.
— Опрокидывай котлы! — звучно крикнул князь, и кипящая смола выплеснулась со стен. Раздался страшный вой. Нестерпимо запахло паленым мясом.
— Стреляй! — раздался вдруг звонкий голос с башни, и снова запели стрелы, не такие, как у моров, короткие. И куда более меткие. Захрипел и схватился за горло один из угурских командиров. — Вон тот, в зеленой шапке! Сельва, давай!
Матвей Всеславович побледнел и схватился за сердце. Да, он правильно угадал: на вершине круглой башни стояла его беременная жена с луком в руках. И ее верный десяток. Стреляли они отменно, спокойно, никуда не торопясь. И каждая стрела находила свою жертву, обычно — среди слишком близко подъехавших к городу угурских военачальников.
