Психологи, готовившие операцию по внедрению Чернышевой в
ближайшее окружение Рашковского, настаивали на осторожной проверке деятельности
бывшего личного секретаря. Уволившись от Рашковского, она не вышла на свою
прежнюю работу, а предпочитала сидеть дома, в одиночестве. Муж у нее был
летчик-испытатель и погиб одиннадцать лет назад. Единственная дочь вышла замуж
и уехала в Чехию. Женщина жила одна в трехкомнатной квартире.
Сорокачетырехлетняя Альбина Карпотина действительно внешне
очень походила на Марину Чернышеву. Однако чисто внешнее сходство отнюдь не
гарантировало сходства внутреннего. Если Чернышева была сгустком энергии,
сжатой пружиной, готовой мгновенно и опасно распрямиться, то Карпотина
напоминала ухоженную домашнюю кошку, спокойную и мягкую. Чернышева была, без
сомнений, более эффектной, спортивной — сказывались многолетние физические
тренировки. Знала в совершенстве три языка, а Карпотина безупречно владела только
английским, но понимала немецкий. Хотя знания Карпотиной отличались большей
глубиной и основательностью. Все же бывший доцент МГУ имела гораздо больше
времени для занятий чистой наукой, чем полковник внешней разведки, интеллект
которой имел более утилитарную направленность.
В отсутствие Карпотиной оперативники побывали у нее на
квартире, зафиксировав свой визит на пленку. Квартира производила впечатление
своей цельностью, большой библиотекой, подбором картин, которые выбирала и
покупала сама Карпотина. Судя по вещам в ее квартире, Рашковский не скупился на
своего секретаря. У нее была не только самая дорогая бытовая техника, но и
свеженький евроремонт, за который хозяйка должна была заплатить не менее
семидесяти тысяч долларов.
Налоги она платила с солидной зарплаты в пять тысяч
долларов, но эксперты были убеждены, что сумма эта была занижена как минимум в
два раза. В Москве — своеобразная норма для всех высокооплачиваемых
сотрудников, когда из-за грабительских налогов, установленных законом, многие
фирмы и предприятия скрывали высокие зарплаты своих сотрудников, намеренно
указывая гораздо более низкие заработки. Остальные деньги сотрудники получали в
конвертах, такая форма оплаты, разумеется, нигде не фиксировалась. Карпотина
работала с Рашковским около трех лет, сопровождала его во всех поездках за
рубеж, часто ездила одна, выполняя его поручения.
В отпуске она почти не бывала, лишь иногда позволяя себе
выехать на несколько дней в Прагу, где жила семья ее дочери. Знакомые
Карпотиной говорили о ней только в превосходных степенях, отмечая ее эрудицию,
порядочность и пунктуальность даже в мелочах.
Но поговорить с ней самой все не удавалось. Выяснилось, что
после своего увольнения и ухода от Рашковского она отказала одной крупной
фирме, которая хотела пригласить ее к себе на работу. Домоседка, она предпочла
подписать договор с небольшим коммерческим издательством на перевод
второсортных любовных романов английских писателей.
Функции Альбины Карпотиной у Рашковского скорее можно было
назвать функциями помощника, пресс-секретаря, управляющего хозяйством и даже
личного адвоката своего босса, чем секретаря. В круг компетенции Альбины
входили также все переговоры Рашковского, связанные с деятельностью «Армады».
Часто она выступала и в роли переводчика. Несмотря на все усилия, Валентин
Давидович не сумел толком выучить английский, говорил с акцентом, все равно
обращаясь к помощи своего секретаря.
Кроме нее, у банкира было две секретарши — высокие, красивые
молодые девушки, которыми могла бы гордиться любая фирма. Они подавали чай и
кофе, приносили свежие газеты, журналы, соединяли его с нужными людьми,
отсекали от него назойливых посетителей.
В это утро первой встречи Чернышева поднялась раньше
обычного. Приняла душ, напоследок включив почти холодную воду, долго и
тщательно растиралась полотенцем. Она не хотела признаваться даже самой себе,
но выполнила все рекомендации Циннера. На работу в этот день она могла не идти,
заранее отпросившись у руководителя своего отдела. В девять часов ей позвонили.
Незнакомый голос произнес всего три слова:
— Все в порядке.
Это означало, что она может ехать в больницу. Учитывая
автомобильные пробки, которые иногда возникали в центре города, ей необходимо
было прибавить лишние полчаса, чтобы не опоздать. Дорога до больницы занимала минут
двадцать — двадцать пять. Но Марина решила еще заехать в косметический салон.
Выйдя из дома в половине десятого, сразу же увидела во дворе Андрея.
Сегодня у нее было хорошее настроение, и она подозвала к
себе парня. Он покорно подошел. «Симпатичный мальчик, открытое красивое лицо»,
— в который раз подумала она.
— Послушай, Андрей, — сказала она, — пойми, это уже просто
неприлично. Соседи обращают внимание на твои дежурства по утрам. Тебя выгонят
из университета за постоянные пропуски первых лекций. Это уже не смешно.
— Мне нравится смотреть на вас, — улыбнулся он. — И это все.
— Андрей, спасибо тебе за комплимент, но я гожусь тебе в
мамы. Впрочем, я уже говорила тебе о своем сыне.
— Мы с ним подружимся, — вдруг сказал он.
— Не сомневаюсь, — кивнула она, — ты извини, я тороплюсь. И
не нужно этих странных визитов. Договорились?
В его взгляде застыла мольба и… покорность. Не хватало еще,
чтобы об этом узнал Циннер, неожиданно подумала она. Можно представить, какие
рекомендации он даст ей, чтобы отвадить этого молодого человека.
В косметическом салоне она задержалась чуть дольше обычного
и, опасаясь опоздать, поехала в обход центра города. Чувствуя, что опаздывает и
очень волнуется, она купила по дороге бутылку французского коньяка и, с трудом
откупорив его, сделала несколько глотков прямо из бутылки.
Убрав бутылку, она заметила, как остановившийся рядом на
светофоре водитель «Волги» смотрит на нее. Покрутив пальцем у виска, он
прошептал что-то вроде «ненормальная», а то и похлеще. Вот, мол, до чего
доходят бабы, да еще сидя за рулем.
В половине двенадцатого Чернышева была в больнице.
Телохранители, дежурившие у входа в реанимационное отделение, уже знали ее в
лицо. Они пропустили Марину, ни о чем не спрашивая, но проверив ее сумку.
Сержант улыбнулся. Он мог ничего не делать. За него все делали телохранители
Рашковского.
Пожилой моряк уже ждал ее, сидя в кресле. Он был тщательно
выбрит и одет в новый спортивный костюм. Ему явно нравились посещения Марины, и
врачи считали, что она положительно влияет на пациента. Разговор затянулся,
когда ей позвонили. Она взглянула на часы. Без десяти двенадцать.
— Он подъезжает к больнице, — сообщил ей все тот же
бесстрастный голос.
Она взглянула на часы. Все сходилось до минуты. В приемной между
реанимационными палатами появилась новая медсестра, которая о чем-то
разговаривала с молодой медсестрой, дежурившей в этот день. Новая была
значительно старше. Молодая медсестра, неожиданно получившая назначение именно
в эту смену, не помнила пожилой коллеги, но не обнаружила этого, чтобы не
обидеть женщину.
