— Я понимаю и это.
— О какой зарплате вы говорили с Мариной Владимировной? —
спросил Рашковский, глядя на нее и даже не взглянув в сторону Кудлина.
— Я говорил о зарплате до десяти тысяч долларов, — пояснил
Кудлин. Было очевидно, что он чувствует себя в присутствии шефа не так
свободно, как раньше.
— Вы объяснили Марине Владимировне, что в эту сумму входят и
командировочные, и премиальные? — спросил Рашковский, снова глядя только на
нее.
— Конечно, — соврал Кудлин, — мы обо всем договорились.
— Тогда все в порядке. Вам уже показали ваш кабинет?
— Да, спасибо. Я все посмотрела.
— В таком случае вы все знаете. Для начала зарплата у вас
будет порядка трех-четырех тысяч долларов. Я точно не помню, какие именно
налоги с вас причитаются, но это где-то около половины. Кроме того, мы сразу
откроем вам кредит на двадцать пять тысяч долларов, которые необходимо
потратить вместе с нашим консультантом по одежде.
— Двадцать пять тысяч… — Она не поняла, о чем он говорит.
Кудлин тревожно взглянул на Рашковского, но промолчал. Она тоже не стала ничего
уточнять.
— Все прочие условия вам объяснит Леонид Дмитриевич, —
добавил Рашковский и затем неожиданно спросил: — Вы давно знаете Елизавету
Алексеевну?
— Добронравову? Давно, — кивнула она, изображая некоторое
удивление.
— Она моя тетя, — пояснил Рашковский.
— Я этого не знала. Она меня вам рекомендовала?
— Нет. Мы сами на вас вышли. Она до сих пор не знает, что вы
будете работать у нас.
— Мы знакомы уже много лет, — просто сказала она.
— Мне говорили, что вы опытный психолог. Кандидат наук,
собираетесь защищать докторскую. Вам не жаль бросать науку?
— Пока не знаю, — чистосердечно призналась она, — еще не
разобралась. Все так неожиданно…
— Ясно. — Он наконец посмотрел на Кудлина. По его глазам
ничего нельзя было прочитать. Затем он вновь перевел взгляд на Чернышеву: — Вы
согласны работать моим личным секретарем?
— Да, — она не стала кокетничать, понимая, что это сразу
вызовет у него отторжение.
Ему понравился конкретный и четкий ответ. Он вспомнил об их
встрече в больнице:
— Вы, кажется, любите Хемингуэя?
— Да. Это мой любимый писатель.
— Вы бывали в Чикаго?
— Нет, никогда.
— Я думаю, что мы будем вас оформлять на работу уже сегодня,
— сказал Рашковский, вновь посмотрев на Кудлина. — Дело в том, что мы завтра
уезжаем. Поэтому сегодня у вас будет очень много дел.
Она промолчала.
— Вы ничего не хотите мне сказать? — неожиданно спросил он.
Очевидно, в дальнейшем ей придется привыкать к его неожиданным вопросам.
— Хочу, — вдруг неожиданно даже для самой себя сказала она.
Кудлин насторожился. Рашковский взглянул на нее с явным
интересом.
— Если разрешите, я дам одну рекомендацию как психолог, —
сказала она, прямо глядя в его немигающие серые глаза.
— Какую же?
Если сейчас она ошибется, ей уже не работать с ним. А если
все сойдет нормально… На раздумья не было времени. Все, чему она училась много
лет в разведке, спрессовалось в этот миг.
— Мне показали вашу галерею, — пояснила Марина, холодея от
своей смелости.
— Она вам не понравилась? — Очевидно, это было его детище, и
подобная наглость сильно его задела.
— Напротив. Очень понравилась. У вас потрясающая коллекция.
Но мне кажется не совсем правильным, что вы разрешаете высокопоставленным
сотрудникам вашего банка отбирать картины в свои кабинеты. Это не дает нужного
эффекта. В кабинетах будут лучше смотреться гравюры либо копии. Оригиналы
выглядят слишком вызывающе для такого солидного банка, как ваш. Лучше заново
собрать туда все картины и сделать галерею доступной для всех.
Рашковский посмотрел на Кудлина в третий раз. В его глазах
мелькнуло некоторое удивление, впрочем, перераставшее в удовлетворение. Она
сказала нечто такое, что ему понравилось. Кудлин нахмурился. Видимо, он был
автором идеи — раздавать собранные картины в кабинеты сотрудников. И очевидно,
Рашковскому она не очень импонировала.
— Вот видишь, — сказал вдруг, улыбнувшись, Валентин
Давидович, переходя на «ты» и показывая этим степень своего доверия новому
сотруднику. — Я тебе всегда говорил, что такие картины в кабинетах — это
ненужный купеческий выпендреж, а ты мне говорил о респекта-а-бельности. Вот
видишь, и психолог так же считает.
— В английских банках висят подлинники, — мрачно парировал
Кудлин.
— В английских банках есть вековые традиции, — вставила
Марина, понимая, что ей не нужно наживать врага в лице Кудлина, — и вы правы,
что там это выглядит респектабельно. Но в России иные стандарты. Извините, если
я вмешалась не в свое дело. Но, повторяю, мне очень понравились ваши картины.
— Спасибо, — сказал явно довольный Рашковский. — Вы можете
идти. Извините меня, еще одну минуту. Как к вам лучше обращаться — по
имени-отчеству или только по имени?
— Я думаю, что имени будет достаточно, — ответила она. Этот
нюанс они согласовывали с Циннером.
— Спасибо. До свидания. — Он смотрел на нее с нескрываемым
интересом. Ему понравилась идея насчет галереи. Банкир не сидит, как собака на
сене, на своих богатствах — щедро делится ими с народом.
Когда она вышла из кабинета, в дверях уже стояла Лида.
— Я вызвала консультанта по одежде, — сухо пояснила она, —
вы можете с ней побеседовать. — Нужно было видеть ее лицо, когда она это
говорила.
А в кабинете Рашковского состоялся следующий диалог.
— Она тебе понравилась? — спросил Кудлин.
— Интересный экземпляр, — задумчиво заметил Рашковский.
— Я полагаю, что она сможет у нас работать.
— Посмотрим. Во всяком случае, первое впечатление очень
неплохое. Сильный человек со своими взглядами. Ты знаешь, я думаю, что не
каждая женщина на ее месте посмела бы дать мне какой-нибудь совет. Это после
того, как она увидела свой новый кабинет, узнала про свою зарплату, услышала от
меня о наших поездках. В ней определенно есть деловое и сильное начало.
— Я же тебе обещал, что она начнет работать у нас до твоего
отъезда, — улыбнулся Кудлин. Он не стал говорить, что в отличие от Рашковского
ему не понравилась слишком независимая позиция Чернышевой. Женщина, которая
попадает из пыльной комнатенки своего института в такие апартаменты, не может
быть столь независимой. Особа, которая получала нищенскую зарплату в двести
долларов без иных перспектив, неожиданно получила шанс увидеть весь мир,
получая фантастический оклад, — и вдруг в первый же день демонстрирует свою
независимость. В таком случае она либо дура, либо сильнее, чем они
первоначально считали. А почему она чувствует свою силу? Что за ней? Дурой
Чернышеву однозначно не назовешь… Возможно, их проверка прошла слишком быстро и
слишком формально. Это надо учесть на будущее.
