Я нахмурилась, пытаясь вспомнить детали.
— Ты тогда прислал мне цветы. Эвелин увидела их и спросила, что мы празднуем. Вот я и сказала ей про день рождения. Тогда она пошла к себе в комнату и вернулась оттуда с дневником. Он не был упакован и не выглядел как подарок.
— Есть ли в дневнике какое-то указание на время — по телепрограммам или чему-то в этом роде?
Я покачала головой:
— За эти несколько дней я прочла его от корки до корки десяток раз и не нашла ничего подобного.
— Ясно.
Фишер написал у себя в блокноте «восемнадцать месяцев» и подчеркнул это двумя жирными чертами.
— А когда Хадсон развелся со своей женой?
— Он сказал, что Чарли было около двух. Значит, четыре года назад.
— Стало быть, дневник мог быть написан в промежутке между полутора годами и доброй сотней лет назад?
— Видимо, так, — пожала я плечами. — Но страницы ничуть не пожелтели, а это значит, что он не может быть слишком старым.
— Ладно, перейдем тогда к именам. Женщину из дневника зовут Александрия. Ты точно знаешь, что так зовут и бывшую жену Хадсона?
Я кивнула.
— Хадсон обычно называл ее Лекси, но тем вечером Чарли упомянула ее полное имя… Да, ее зовут Александрия, и она, между прочим, вела дневник: Хадсон обронил это как-то в разговоре.
— Хорошо. Итак, одно имя совпало. А что насчет Хадсона? В дневнике встречается его имя?
Я покачала головой:
— Александрия называет его только Х. Но это, как ты понимаешь, вполне может относиться к нему. А парень, с которым у нее роман, — лучший друг ее мужа. Она тоже называет его в дневнике по первым буквам — Дж. Так вот, лучшего друга Хадсона зовут Джек.
Фишер сделал еще пару заметок.
— В стране тысячи мужчин по имени Джек. Да и Александрия — достаточно распространенное имя. Так что все очень условно.
— Это так. Но она записала имя своей дочери в день, когда та появилась на свет. Лейкен Шарлотта.
Брови у Фишера сошлись на переносице.
— А ребенка Хадсона определенно зовут Лейкен Шарлотта?
Я кивнула.
— Да, не самое распространенное сочетание. Я еще ни разу не встречал человека по имени Лейкен, но в Нью-Йорке как-никак живет восемь миллионов человек.
— Согласно Бюро переписи населения, в Соединенных Штатах тысяча шестьсот шестьдесят два человека по имени Лейкен… которым нет еще тринадцати.
— Ясно. Как бы то ни было, это больше шестнадцати сотен.
— Но когда я ввела первое и последнее имя — Лейкен Ротшильд — мне выдали ответ, согласно которому такая персона всего одна.
— Ладно, что-нибудь еще?
— Александрия вышла замуж в Нью-Йоркской публичной библиотеке. Там же поженились Хадсон и Лекси.
— Да, это может быть бо́льшим, чем просто совпадение.
— Александрия и Хадсон жили в Верхнем Вест-Сайде, совсем как Хадсон и Лекси.
Фишер устало выдохнул.
— Да, как ни крути, все сходится. Но я как-то читал про близнецов, которых разлучили сразу после рождения. Обоих приемные родители назвали именем Джеймс, а те, когда выросли, стали копами и женились на женщинах с одним и тем же именем. Еще у них были детишки с одинаковыми именами… Причем обнаружили они это гораздо позднее, когда наконец встретились. Так что в жизни хватает странностей.
— Пожалуй, — вздохнула я. — Вот только что мне делать? Сказать ему: «Слушай, существует вероятность того, что твоя дочь — вовсе не твоя. И да — отцом ее может быть твой лучший друг Джек, который в свое время трахался с твоей женой»?
Фишер со вздохом покачал головой и осушил свой стакан.
— Да уж… С другой стороны, иного выхода у тебя нет.
— Я могла бы сжечь этот дневник и сделать вид, что никогда не видела его.
— И что потом? Так и не признаться парню, что его дочь может быть вовсе не его дочерью? Я же знаю тебя, Стелла. Этот секрет будет мучить тебя до конца жизни.
— Уж лучше так, чем разбить ему сердце.
— Но ты даже не в состоянии вести нормальный образ жизни. Ты не разговаривала с Хадсоном с того самого момента, как заподозрила правду. И, чтобы сохранить все в тайне, тебе придется расстаться с ним.
Фишер нахмурился.
— Но если это правда… Только вдумайся, сколько жизней разрушит этот дневник. Если бы не он, ты могла бы ничего не узнать об измене Эйдена. А теперь еще такой неожиданный поворот. — Он покачал головой. — И все же ты должна рассказать обо всем Хадсону. Он имеет право знать.
Я сглотнула, пытаясь справиться с комком в горле.
— Ты прав.
Разговор выдался трудным, и мы сами не заметили, как опустошили обе бутылки. Я пыталась усыпить свой мозг в надежде на то, что смогу хоть немного забыться, но в итоге погрузилась в беспросветную печаль.
— Я не хочу потерять его, Фишер, — сказала я сквозь слезы. — Я безумно скучаю по нему, а ведь не виделись мы всего несколько дней.
Фишер погладил меня по голове.
— Я видел, как Хадсон смотрит на тебя. Он тоже от тебя без ума. Ты не потеряешь его, но поговорить вам все-таки надо. Дальше откладывать нельзя.
— Знаю, знаю, — вздохнула я. — Просто все эти дни я была как в оцепенении.
Около десяти я проводила Фишера до дверей.
— Завтра утром я принесу нам завтрак, — сказал он, — а потом обсудим, как сказать обо всем Хадсону.
— Ладно, — вздохнула я. — До завтра.
Закрыв за ним дверь, я помыла стаканы и выбросила в мусорное ведро бутылки. Я уже собиралась выключить свет, когда заметила, что Фишер забыл на столе ключи от моей квартиры. Но бежать за ним не имело смысла, и я решила, что сейчас самое время прогуляться в душ.
В ванной я включила горячую воду и разделась. Но не успела встать под душ, как кто-то позвонил в дверь.
Я вздохнула. Фишер все-таки заметил, что ушел без ключа.
Завернувшись в полотенце, я зашагала к двери. Видимо, алкоголь совсем затуманил мой мозг, потому что мне и в голову не пришло заглянуть первым делом в глазок. Не сомневаясь, что на пороге Фишер, я смело распахнула дверь.
— Знаю, знаю, ты забыл свой…
Я замерла, обнаружив перед собой совсем другого мужчину.
Брови у Хадсона сошлись к переносице.
— Поджидаешь кого-то еще?
* * *
— Я… э-э-э… Фишер забыл свой ключ, вот я и подумала, что это он.
Возникла долгая пауза.
Я была в таком смятении, что не знала, как мне поступить и что сказать. Да что там, я мучилась этой проблемой уже целую неделю.
