— Без шуток, тебе давно пора! Я в твоем возрасте уже перестала быть девочкой! Хотя дело, конечно, твое. Просто мне повезло, у меня был Че. Вот бы и тебе так повезло! Я надеюсь, ты мне сразу все расскажешь, да? Друзья навеки — помнишь? Твое здоровье! — Она снова задевает стеклянным донышком фронтальную камеру своего ноута и присасывается к горлышку бутылки.
А я молча вырубаю ноутбук и заталкиваю его под диван.
Глава 15
Полупустая грязная электричка, гудя, ползет сквозь замерший в неизвестности мир, над которым вездесущим оком Саурона восходит слетевшее с тормозов Солнце.
Я еду той же дорогой, по которой Ви упорхнула в свое будущее — но мне добираться всего пару часов. И приеду я в прошлое.
Прасковьино — забытая деревня в трех километрах от станции, затерянная в полях, обдуваемая всеми ветрами. Когда-то в ней жили родители отца, да и сам отец родился и вырос в простом бревенчатом доме, что уже много лет стоит с заколоченными окнами, закрытый на огромный амбарный замок. Здесь нет никаких благ цивилизации, кроме электричества — даже сотовая связь ловит сеть через раз.
Мама кемарит на сиденье напротив, уронив голову на руки, заботливо обнимая клетчатую сумку, набитую съестным и моющими средствами — неугомонная блюстительница чистоты, дремавшая в ней много месяцев, наконец пробудилась.
Улыбаюсь и провожаю взглядом деревянные домишки, проплывающие вдоль насыпи, цветы в палисадниках, перелески, погосты, поля. Я рада, что уехала из города, исчезла, потерялась — ищите меня теперь.
«Идите вы все… И ты, Че, красивый улыбчивый зомби, разбрасывающий свою боль вокруг, как заразу. И ты, Ви, сделавшая его таким. Хоть бы он заставил тебя сознаться! Помиритесь и исчезните из моей жизни куда подальше. А ты, подруга, и свои вчерашние слова с собой забери».
Снова кусаю губу, вдыхаю ртом горячий разреженный воздух и закрываю глаза. Ви не виновата — ничего нового она мне не сказала. Об их романтических встречах и страстных ночах я и так знаю в мельчайших подробностях, хотя всегда старалась не вслушиваться в многочасовые рассказы подруги на эту тему.
Вот и еду в глушь, чтобы успокоить сердце. Пару раз легонько стукаюсь о дребезжащую перегородку, обшитую фанерой — для профилактики.
* * *
Под заунывные мелодии радио «Шансон» из динамика ожившего транзистора деда мама борется с паутинами, опутавшими изнутри бревенчатую избушку, выметает из углов пыль и мышиное дерьмо, заливает поверхности хлоркой, драит полы и до блеска натирает хрупкие, отливающие радугой оконные стекла.
— Вот, Танюх… Сколько мы тут с тобой не были, а? — удивляется она.
— Два года! — подаю голос с отсыревшей допотопной тахты. Устроившись на ней по-турецки, я весь день разбиралась с ворохом старых бумаг и пожелтевших газет, добытых из недр старого сундука в чулане. «Пусть всегда будет солнце»
[5], — напечатана на последней полосе газеты детская песенка, и я рву изъеденную жуками страницу на мелкие клочки. В последний раз мамино «просветление» пришлось на теплое время года пару лет назад — ровно столько мама не была на местном заросшем кладбище, где похоронены папа и брат.
— Два года, — испуганно шепчет она и садится на венский стул с истлевшим поролоном на сиденье.
— Вот ты все пьешь, пьешь, мам, прикидываешься, что живешь весело — а время летит! К ним, наверное, сейчас и пройти не получится!
Атакую мать, потому что досада на Ви и Че с их чертовой любовью многое подняла с души: вспомнился и сгоревший пуховик, и вечно урчащий от голода живот, и чувство своей второсортности и вселенской несправедливости.
— Ой, пью я, смеюсь… Ты тоже как блаженная вечно лыбишься, — огрызается мама и срывается на крик: — А ведь их уже все равно не поднимешь! Не вернешь!
— Но ведь я-то жива, мам, — говорю тихо и с удовлетворением смотрю, как она бессильно открывает рот, беспомощно смотрит на меня и отводит глаза.
В этот день я буду загорать до ожогов, пить квас и обливаться почти кипящей водой из бочки, в которой раньше по весне всегда плавали мелкие красные червячки, а после заката — сидеть на лавочке у дома, слушать ночных насекомых и птиц и, напрягая глаза, разглядывать темную даль, где у линии горизонта мелькают желтым огни поездов. И изо всех сил стараться вообще ни о чем не думать.
И, вернувшись на следующий день домой, с мазохистским удовольствием осознаю, что осталась все той же влюбленной по уши идиоткой.
* * *
С того раскаленного душного вечера, когда я готова была упасть в объятия Че и взлететь вместе с ним над набережной, прошло больше двух недель.
Выжженный Солнцем мир утопает во мгле. Горят торфяники и леса, стоит непроглядный смог: карающее светило забирает у растерянных людей самое ценное — возможность дышать. Днем я прячусь от гнева небес за мокрыми простынями, которыми завесила окна. Организм не принимает еду, меня спасают лишь дребезжащий вентилятор и холодный мамин квас.
Все это время Валя в одних трусах лежал на диване, глушил дешевое разливное пиво, крыл матом правительство и складывал скомканные пластиковые бутылки в кучку у подлокотника. Мама сегодня завелась на пустом месте и наконец выгнала его восвояси — одним раздражающим фактором меньше.
Остался еще один — и это, как ни странно, Ви. Она каждый день строчит мне отчеты о своей жизни в комфорте, любви, достатке и прохладе. Прохладе…
Вру ей, что отказала камера, и выйти в Скайп больше нет возможности. Я не хочу видеть Ви. Я ее ненавижу. Ненавижу себя, ненавижу Че, ненавижу людей в окнах соседнего дома, ненавижу весь мир — и пусть солнце спалит нас ко всем чертям!
Я все-таки открыла папку «One Love» и добралась до фотографий Вики и Че. Я увидела, как он умеет любить, какими темными становятся его глаза, какой прекрасной бывает улыбка… Каким невозможным и перехватывающим дыхание он может быть.
И в этом сорокаградусном аду я чувствую озноб при мысли, что со мной Че не будет таким никогда.
Глава 16
Одно из самых ужасных состояний, которые могут случиться с человеком — это праздность. Именно она тянет за собой вереницу других смертных грехов и превращает меня в злобное задерганное тощее существо. Это из-за нее меня заживо сжирает ненависть. Все беды от праздности.
Решила заняться делом и выгрузила из ящиков старого стола свои потрепанные общие тетрадки, пролистываю их: дневники, записки, рифмы, зарисовки. Старательно перепечатываю то, что особенно дорого, и сохраняю в памяти ноутбука.
К концу второго вечера я уже довольно быстро и без опечаток набираю текст, и мои черные рифмы на белом фоне теперь выглядят как строфы на страницах изданной книги. Лицо впервые за долгие недели расслабляет искренняя улыбка: я очень люблю книги, люблю листать их теплые, всегда по-разному пахнущие страницы, люблю, отключившись от реальности, улетать в волшебные миры.
