Ход времени в маленьком угрюмом доме остановился в девяносто шестом, когда деда свалил инсульт, и он больше не вернулся из больницы. Пустой дом притих и ждет: хранит наручные часы, очки и бритву хозяина, прячет в старых сундуках его истлевшие вещи, письма, газеты и воспоминания. Я не помню деда, но он прочел много хороших книг — они и сейчас поблескивают позолоченными буквами с корешков, выстроившись рядами на многоярусной полке.
Че, растрепанный и хмурый, просыпается далеко за полдень, смущенно и растерянно улыбается, вынуждая меня, пробубнив под нос что-то невнятное, спрятаться за ширму у печки и прислониться к прохладной стене.
* * *
За покрытым клеенкой столом мы медленно жуем консервы из жестяной банки. Че, несмотря на синяк и отсутствующий вид, проделывает это с аристократическим достоинством. Тайком любуюсь его длинными пальцами, ночью крепко державшими мою ладонь, языками черного пламени, набитыми на плече и предплечье, убегающими под рукав белой футболки. Кажется, что я знаю его так давно… Я вздрагиваю: точно такая же завораживающая и холодная манера держаться была у одной взбалмошной девочки из обеспеченной семьи. Оба, в отличие от меня, обладают талантом украшать собой мир.
Консервы царапают горло, от них тошнит.
Я уже успела испортить наш день, когда, натянув легкое платье Ви, вышла из-за ширмы и наткнулась на искавшего что-то в рюкзаке Че. Он взглянул в мою сторону, замер и заметно побледнел. Слишком поздно до меня дошло, что прошлым летом, счастливым и солнечным, Ви, облаченная в это платье, парила над облаками и умирала от взаимной любви в его крепких объятиях. Угораздило же меня впопыхах взять с собой именно его!
Че больше не пытался изобразить улыбку и молча смотрел в одну точку, чем убедительно опроверг теорию Ви о том, что время и расстояние способны все изменить. Я запила еду глотком воды, убрала со стола опустевшую жестянку, села обратно на стул. Откашлявшись, тихо позвала:
— Че! — Он поднимает на меня бездонные глаза. — Мне скучно. Расскажи о себе что-нибудь еще?
— Например?
Только сейчас, увидев этот потухший взгляд, я поняла, до чего парня довела депрессия, а он и не думает с ней бороться: шутит на отвлеченные темы, много говорит, фальшиво улыбается, но время от времени надолго уходит в себя.
— Не знаю… — Мне нужно все исправить, вывести Че из ступора, и я умоляю: — О чем угодно! О татуировке?
— Два года назад сделал друг. — Че пожал плечами, явно не намереваясь развивать тему дальше.
— А разве у тебя есть друзья?! — почти плачу от досады на себя, на этого придурка, на Ви и ее дурацкое платье, и грохаю ладонью по столу. — С тобой же невозможно общаться!
Чудо — его глаза блеснули.
— Помнишь Толстого? Того чувака, что пытался скандалить в Кошатнике? — Че усмехается. — Его и еще одного человека я считал своими друзьями.
Подпираю ладонью щеку, завороженно слушаю приятный голос, по коже ползут мурашки.
Че рассказывает, как однажды солнечным морозным февральским днем его бабушке стало плохо, а скорая все не ехала. Как отчим уговорил мать продать бабушкину квартиру и вынудил Че переехать к ним. Для его матери второй развод равносилен концу света, ведь тогда она потеряет уважение подруг и коллег. Отчим крайне редко выделяет ей и близнецам деньги — об этом его нужно особым образом умолять. Видно, плохо просят, потому что одежду и игрушки братьям из своих средств уже давно покупает только Че. Со смертью бабушки жизнь встала с ног на голову, и он бы не выплыл, если бы не прекрасная белокурая девушка по имени Вика, которая в то непростое время оказалась рядом.
— Ну а Толстый любит граффити и адреналин, учится на агрария и бьет татуировки на дому за сходную цену. Я долго тусовался с его бандой: делал о них репортажи, был одним из них, а когда впервые ушел из нового дома, Толстый подкупил коменданта в общаге и с тех пор при необходимости вписывал меня. — Че почти по-настоящему улыбается. — Мы тогда фонтанировали разными идеями, наверное, оттого, что пили слишком много алкогольных энергетиков… Лезли с красками туда, куда ни один нормальный чел не сунется, мечтали стать круче Бэнкси! Но закончилось все прозаично: Маша — наша подруга и сестра по разуму, с которой можно было часами загоняться на любые темы и которую Толстый нежно и безответно любил, объявила, что уже давно запала на меня.
Слова застряли внутри. Где все эти люди сейчас? Теперь рядом только я — бледная тень, облаченная в одежду той, кого Че всем сердцем любит, и только мое сердце плачет от боли.
— Мне кажется, я просто тормоз. — Че трет пальцами виски. — Не замечаю очевидного до тех пор, пока не впечатываюсь в него с размаху.
Тишина. Репортаж окончен.
Че тянется через стол, забирает мой стакан, выпивает воду, скользит взглядом по злополучному платью и возвращается в свою скорлупу.
— Тем… — Тянусь к нему, но так и не решаюсь дотронуться до его руки. — А Вика знала о том, что происходит у тебя дома?
— Ты смеешься? — безмятежно и жутко скалится он. — Ей бы был нужен бомж? Я и так всю голову сломал: что сделал не так, почему Ви решила меня бросить? А недавно я выяснил, что всегда был для нее лишь непонятным чуваком, который светит мордой в ящике, таскается за ней повсюду, как верная собачка, и дарит никому не нужные веники из роз. И только.
— Ты что несешь? — в шоке шепчу я.
— С твоей подачи я написал ей тогда. — Че встает, подходит к книжной полке и вытягивает одну из пыльных книг. — Но больше этого не повторится.
Глава 20
Когда-то любовь для меня была лишь абстрактным понятием: вряд ли всерьез задумаешься о ней, когда живот сводит от голода и в двадцатиградусный мороз немеют пальцы в осенних ботинках.
Не знаю, любила ли мама отца, и вряд ли она испытывала сердечную привязанность к многочисленным собутыльникам — зато всегда плакала над глупейшими романтическими фильмами и сериалами. Вывод напрашивался безрадостный: любовь, это высокое чувство, люди просто выдумали — слишком скучно и пресно им, видите ли, жилось.
Спустя годы я усомнилась в своей правоте: каждый день, созерцая худеющую и страдающую Ви, я тоже захотела почувствовать, каково это — томиться, вздыхать, витать в облаках. А как иначе? Я ведь перенимала у нее все: увлечения, интересы, вещи. Теперь переняла и любовь, лишившись сна из-за ее парня.
Лежу на кровати поверх одеяла, разглядываю потолочные балки со ржавыми разводами и украдкой гляжу на Че. Общению со мной он предпочел истрепанный справочник по физике. Че уставился в формулы невидящим взглядом и не переворачивает страницу уже полтора часа.
Пусть от обиды и горечи щиплет глаза, а дыхание прерывается тихими всхлипами, я улыбаюсь: мне не впервой быть обузой. Иногда я была таковой даже для Ви: после наших многочасовых посиделок по ее лицу еле уловимо скользила усталость.
Ви не была такой уж идеальной. Временами наша дружба казалась мне лишь видимостью, иллюзией того, чего нет.
