Никогда не видела Ви такой пьяной — размазанный макияж темными тенями залег вокруг глаз, на лице красные пятна, светлые волосы всклокочены на макушке. Та Вика, которую я помню, никогда бы не показалась на людях неухоженной и неопрятной. Как же она страдает из-за выходки Че! А виновата во всем я.
— Я не собака, чтобы огрызаться, — возражаю тихо, отступаю на шаг, занимаю самый краешек кресла.
— А Че? — В черных глазах Ви боль и насмешка, от пьяной замутненности не осталось и следа. Комната вдруг становится тесной. — Помнится, тебя очень заинтересовал вопрос, «любила ли я Че, или он был моей верной собачкой?»
— Э-э-э… я тогда очень разозлилась на тебя, Ви. Дома был дурдом: умер Валя, стояла страшная жара, все сходили с ума… — Оправдываясь, я подаюсь назад и прислоняюсь к мягкой кожаной спинке. — Теперь я знаю, что ты его любишь. Ты очень благородно поступила!
Ви хватает запотевшую бутылку, поддевает ногтем и срывает с горлышка золотистую фольгу. Скручивает проволоку, накрывает ладонью и сосредоточенно вертит пробку. Раздается хлопок, и сразу после — встревоженное змеиное шипение.
— Ага, Че — парень хоть куда, но у него много бзиков, а самый дурацкий из них — стихи. Сам он их не пишет, выискивает всякое в сети. Приходилось притворяться, что я тоже восхищаюсь этой лабудой… — Ви щедро отхлебывает шампанское, протягивает мне бутылку, и я одеревеневшими пальцами сжимаю холодное стекло.
— Зачем ты вообще говоришь о нем после того, как… — пытаюсь увести разговор в другое русло, но Ви перебивает:
— Мне просто интересно, Солнышко, как давно вы вместе?
Неожиданный абсурдный вопрос, будто вырвавшийся из липкого ночного кошмара, обездвиживает меня.
— Что?
— Что слышала! — смеется Ви и невинно хлопает глазами. — Пей!
Послушно глотаю колючую жидкость, кашляю, моргаю от едких слез. Руки дрожат. Тетя Анжела? Че? Кто, черт возьми, обо всем ей рассказал?!
Глава 48
— Челюсть подбери, Солнышко! Только я уехала, как ты свои дурацкие стихи стала посвящать ему. Давай, рассказывай: ты не думала, что эта циничная сволочь отправит мне твой стишок, или же ты настолько тупая, что сама разрешила? — Ви продолжает безмятежно улыбаться, но взгляд обжигает сухим льдом. — Я ничему не удивлюсь: видела, как сильно он нравился тебе… Или вы вместе решили надо мной посмеяться, зная, что я без труда опознаю твою манеру выворачиваться наизнанку? Естественно, я его послала. А потом вы оба на два дня пропали из сети — совсем голову напекло? Я знала, что Че не дождется меня, но ты… Предатели чертовы, уроды, чтоб вас!
Она удивленно качает головой, усмехается, достает сигарету, но лишь задумчиво крутит ее в тонких пальцах.
Шок проходит, испуг сменяется разочарованием и привычным страхом. Ви давно все знает, никак иначе: у нас не было друг от друга секретов, даже если бы я очень хотела их иметь. Всевидящее справедливое Солнце осветило все потайные углы и вывело на чистую воду лгунов и воров, пытавшихся присвоить чужую сказку… А она была чужой, несмотря на то, что так идеально подходила мне.
Я уставилась на Ви, как на людей сквозь стенку аквариума пялятся глупые рыбы, наблюдаю, как сигарета возвращается в пачку, как дрожат, но снова растягиваются в улыбке пухлые губы.
— Вы оба попались как раз на «собачке». — Черные глаза прожигают насквозь. Я отвожу взгляд. — Прочитав тот гребаный стишок, я написала Темочке, что он ничтожество, надоевшая собачка, которая вечно таскалась за мной с метелками цветов, и нужен он мне был только из-за местечковой известности, но там, куда я переехала, надобности в нем нет. Солнышко, я писала это только ему, а он, выходит, сразу прибежал к тебе жаловаться? — Худая рука с браслетом на запястье, намеренно оцарапав острыми ногтями кожу, забирает бутылку из моих ослабевших рук. Ви нельзя возражать — любое несогласие обернется шквалом упреков, придирок, слез и оскорблений. Моя жизнь и так не была радостной и счастливой, именно поэтому я всегда вовремя отступала назад. — Ну и как? Утешила нашего бедного Темочку? А он — тебя? — глумится Ви, прикладываясь к бутылке, шумно глотает и хихикает. — Сравним впечатления, подруга?
В ее смехе нет беззаботности. Она давится ядом, хочет растоптать меня, и я смиренно готовлюсь принять все, что должна, неподвижно сидя в просторном неудобном кресле. Мне обидно — моя сказка, хоть и краденая, никогда не была грязной, напрасно Ви пытается выставить ее такой. Ведь рядом был самый лучший парень на свете. И та сказка была нашей.
— Не так все было. Он очень по тебе страдал, — еле слышно хриплю я. — Мы просто… пытались жить дальше. В тот день, когда он отправил тебе стих, между нами еще ничего не было. Он не обращал на меня внимания и никаких отношений ни с кем не хотел.
— А ты? — Я безвольно опускаю голову. — Я и тебя хотела послать вслед за этим козлом, Солнышко, но потом придумала кое-что повеселее и полгода ждала случая, — эхо отлетает от пустых стен и усиливает торжествующий голос Ви. — В кафе я заливала тебе про свои злоключения, давила на жалость. Помнишь, как я тобой крутила? Ты всегда была как на ладони. Вместе с Че — когда-то он по одному щелчку забил на дебильных друзей и идиотские увлечения. Мне хотелось посмотреть на вас двоих… Я специально позвала вас в Кошатник. И было реально ржачно: он опустился до того, чтобы умолять, ты еле держалась на ногах, но все вытерпела. У него хватило ума не побежать за мной… А вот ты даже не боролась! Теперь он свалит отсюда на радость своей Маше, и ты его никогда не увидишь! Он гордый, звезда… и не вспомнит больше о тебе. Ты осталась ни с чем, я тебя проучила!
Чувствую на щеках горячие слезы, Ви смеется мне в лицо. Поднимаю глаза и сквозь мутную пелену вижу бледное, нервное, злобное создание, капризную принцессу, которой посмели перечить — ничего нового.
— Помнишь, как я в первый раз в жизни заставила тебя напиться, Солнышко? Ты не хотела, но нализалась как миленькая, потому что мне нужна была компания, а ты никогда не могла мне отказать! Ты правда веришь, что я, пожертвовав собой, отпустила Че в счастливое будущее? — Она громко хохочет. — Ни фига: я уехала потому, что мне нужно было отсюда выбраться, а на него мне давно наплевать. Надоел. И я написала ему чистую правду! А вот ты действительно героически от него отказалась! Ты дура. Я всегда это знала, Солнышко!
Она говорит еще много и долго. Отключаюсь, забываюсь, улетаю — я не здесь… Однажды, на пустой заброшенной крыше, я впервые осознала, какими бывают подлинные доверие, дружба, преданность и любовь, а все остальное никогда не имело ничего общего с открывшейся мне тогда истиной.
Ви грохает дном бутылки по столику, через его хрупкую поверхность пробегает длинная трещина. Злость и горечь доходят до критической точки, слезы высохли — я выпрямляюсь, смотрю на Ви в упор и не отвожу взгляд.
— Я терпела твои выходки только ради твоей мамы. Только потому, что я уважаю и ценю ее, — твердо говорю и не узнаю свой голос.
— Моя мать затыкала тебе рот едой и всякими безделушками! Да, поначалу она просила меня не доставать тебя так сильно, но я сказала, что ты все стерпишь, главное — кормить и пускать погреться, когда алкаши устраивают у вас дома сходку, а на улице холодно или дождик. И пригрозила ей: будет читать нотации насчет тебя — вскрою вены. И она пошла на это, Солнышко. Неужели она хорошая?
