Харлей плюхнулся в широкое кожаное кресло перед компьютером и положил обутую в высокий ботинок ногу на стол.
– Ну и что ты думаешь? Шарон вернется в Висконсин?
Энни осторожно рылась в ящике стола, стараясь найти свой любимый блеск для губ и при этом не содрать лак с ногтей.
– Кто знает? Здесь она может хорошо устроиться в ФБР, если захочет, но в глухомани-то ее дожидается мистер Загляденье.
Харлей презрительно цыкнул.
– Если бы мистер Загляденье не был тупицей, он бы утащил ее обратно в Висконсин давным-давно.
– Я думала, шериф Холлоран тебе нравится.
– Ну нравится, и что? Он хороший шериф и зверски отличный парень, но от этого он меньшим тупицей не становится. Если бы на меня положила глаз такая цыпочка, как Шарон, я уж точно не стал бы топтаться на задворках и дожидаться того счастливого мига, когда она сама ко мне постучится. Даже итальянский жеребец и тот малость порасторопнее, а, Грейси?
Грейс посмотрела на него долгим неподвижным взглядом, которого обычно пугались дети и незнакомцы, но который, похоже, вообще никак не подействовал на Харлея.
– Лео Магоцци не из тех парней, которые складывают лапки, скрещивают пальцы и говорят: «Будь что будет!» Могу спорить, он ошивается у тебя на пороге каждый вечер с того самого дня, как мы вернулись с юго-запада, а? Холлорану стоило бы у него поучиться.
Энни побарабанила радужными ногтями по столу и этим мгновенно привлекла внимание Харлея.
– Очень уж ты скор на мудрые советы для мужчины, не слишком обремененного личной жизнью!
– Что ты имеешь в виду? У меня есть несколько весьма обременительных личных жизней.
– Я говорю о таких отношениях, когда ты твердо знаешь, как зовут второго человека. Поехали, Грейс. Я сказала Шарон, что до десяти мы ее подберем.
Компьютер, за которым работала Грейс, издал звуковой сигнал, и она вынула из дисковода записанный диск.
– Ну вот, это последний.
Направляясь к батарее компьютеров Родраннера, Грейс приостановилась у стола Харлея и потрепала его по голове. Заметив, что она приближается, Родраннер выключил монитор, и она не смогла прочитать ползущие по экрану строчки кода.
– Что-то, чего мне не положено видеть? – слегка удивившись, спросила она.
Родраннер пожал острыми плечами:
– Это сюрприз. Мы с Харлеем над ним работаем.
– Сюрприз?
– О черт. – Словно вихрь, сзади налетел Харлей. – Она не видела? Ты успел отключиться?
– Нет, она не видела.
– Не видела что?
Харлей сложил руки кренделем и ухмыльнулся:
– Не бери в голову. Если мы тебе скажем, ты станешь соучастницей, а эта штука, похоже, обещает стать самой незаконной из всех, что мы делали.
– Мне уже нравится.
– Я связался с департаментом уголовного судопроизводства. Если поймают – дадут лет пятьдесят-шестьдесят.
– И мне уже нравится, – протянула Энни, которая стояла уже у двери.
– Вы же позвоните, когда будете на месте? – спросил Родраннер у Грейс.
– Конечно позвоним.
– Просто ваши сотовые телефоны вряд ли будут работать – я тебе уже говорил. В северном Висконсине вышек почти нет.
– Простите, что? – Энни была похожа на ребенка, который только что узнал, что Санта-Клауса на самом деле не существует.
Родраннер вздохнул:
– Нет сотовых вышек, почти нигде нет сети. Во всем, что касается связи, северный Висконсин – настоящая пустыня. Скорее всего, вы сможете позвонить нам, только когда доберетесь до Грин-Бэй.
Энни посмотрела на него так, будто была уверена, что у него шарики за ролики заехали.
– Этого не может быть. Прошлой зимой я звонила в Париж с горнолыжного подъемника в Аспене. А Аспен – это глушь.
– Ага, еще какая, – ехидно сказал Харлей. – И поэтому каждый вшивый дом моды стремится открыть там свой магазин. Я тебе вот что скажу: ты настоящей глуши и в глаза не видела, если не была в северном Висконсине.
– А ты откуда знаешь?
– Так получилось, что знаю. Как-то отвозил приятеля индейца оджибву в резервацию на Бэд-Ривер. Три часа ехал, никого не видел, кроме черных медведей, и ни у одного из них не было сотового.
– Видишь? – сказал Родраннер, обращаясь к Грейс. От беспокойства его лоб пошел морщинами. – Вы довольно долгое время будете полностью отрезаны от мира.
Грейс улыбнулась. Родраннер как-то ухитрялся быть одновременно и дитем, и нервной мамашей команды «Манкиренч». Он всегда смотрел в будущее мрачным взглядом, а его жизненная философия отличалась крайним пессимизмом.
– Ну, Родраннер, это же всего шесть часов.
– За шесть часов всякое может случиться. Машина может взорваться. Лопнет шина, или лося собьете – и потеряете управление, въедете в дерево и будете лежать без сознания, с переломанными руками и ногами…
Харлей отвесил ему смачный подзатыльник.
Через десять минут Харлей, Родраннер и Чарли с видом брошенных щенков стояли у парадного входа особняка и смотрели, как Грейс и Энни уезжают в «ренджровере» Грейс.
– Надо было поехать с ними, – сказал Родраннер.
Чарли поскулил в знак согласия.
– В этом маленьком джипе просто не хватило бы места для двух крепких мужиков, таких как мы, вдобавок к трем женщинам со всей их косметикой и тряпками. Энни здоровенный чемодан упаковала, представляешь? И это всего на два дня в Грин-Бэй, где никто ничего, кроме футболок «Пэйкерс», сроду не надевал.
– Мы могли взять дом на колесах…
– Черт возьми, Родраннер, сколько раз тебе говорить, чтобы ты его так не называл. Это сверхкомфортабельный автобус для путешествий.
– Да какая разница? Могли взять его. Там бы всем места хватило.
Харлей посмотрел через улицу, на растущие тесной группой березы. Покачался взад-вперед на массивных каблуках.
– Ненавижу Висконсин.
– Там есть завод, где делают мотоциклы «Харлей-Дэвидсон».
Харлей едва заметно кивнул крупной головой:
– Да. Есть.
Многие люди думают, что в Чикаго дуют самые сильные ветра в стране, и все потому, что какой-то умник больше ста лет назад назвал его «городом ветров». На самом деле Чикаго даже не приближается к первым позициям в любом известном списке, а в Миннеаполисе ветер сильнее на целую десятую мили в час. Приткнувшийся в северном углу Великих равнин город является легкой мишенью для ветров с прерий, господствующих летом на всем Среднем Западе. Именно благодаря им население, не снимающее парки по шесть-семь месяцев в году, сравнительно легко переживает теплое время года. Но каждый год в августе у прерий словно иссякает дыхание, и на город одеялом опускается жара.
