— Егор, я прошу тебя, давай не будем усложнять.
— Из нас двоих усложняешь только ты, — замечает он вполне справедливо.
— Потому что из нас двоих только я способна думать головой. Волков, тебе восемнадцать, мне двадцать три, у меня маленькая дочь и ты меня не интересуешь, — повторяю в третий раз эти жестокие слова, в надежде, что хоть теперь он меня услышит.
Мне льстит, конечно, что его Катюша не смущает, но это сейчас, пока гормоны бурлят в крови, а потом…
— Весь день хотел это сделать, — произносит он невпопад.
— Сделать что?
— Это.
Я не успеваю среагировать, понимаю, что происходит, лишь когда он впивается в мои губы жестким, подчиняющим поцелуем, не оставляя мне шанса на сопротивление, давя всякие попытки, по-хозяйски проталкивая язык в мой рот и вынуждая отвечать на этот ненормальный, неправильный, но такой сладкий поцелуй. И я отвечаю, глупая, слабая дура, но ничего не могу с собой поделать, я хочу, понимаю, что хочу его целовать, как тогда на набережной, как вчера в пустой аудитории, хочу. Это иррационально, глупо, беспечно, но я не могу, не умею просто ему сопротивляться. И я целую, также жадно, отдаваясь этой неправильной, ненормальной страсти, давя голос совести и здравого смысла.
— Все-таки врешь ты отвратительно просто, — улыбнувшись, заключает Волков, водя пальцем по моей нижней губе.
Второй рукой проникает под свободный край моей домашней рубашки, поглаживает поясницу и поднимается выше.
— Егор, нет, перестань, — убираю его руку, когда она перемещается на живот и почти касается груди.
У меня словно пелена с глаз спадает и становится противно, от самой себя противно. Сижу на подоконнике, с широко раздвинутыми ногами и позволяя себя лапать. Да и кому? Студенту!
Дергаюсь в попытке слезть с деревянной поверхности, и снова оказываюсь в стальных объятиях Волкова.
— Прости, Ксюш, я поторопился, я не буду больше, — шепчет мне на ухо, и вопреки своим же словам, касается губами шеи, оставляя на коже влажные следы. — Не буду.
— Егор.
— Ксюша, моя Александровна, ты красивая такая, пиздец просто, хочу тебя, с первого дня хочу, себе. Не гони меня, Ксюш, я не уйду, ты все равно моей будешь, не сопротивляйся, я же нравлюсь тебе, — он не спрашивает, утверждает, глядя мне прямо в глаза.
— Как ты себе все это представляешь, Волков? — ухожу ответа, переходя в наступление. — Будем встречаться, трахаться, когда приспичит, играть в отношения? Это все прекрасно, конечно, вот только у меня есть дочь, Егор, милая девчушка, как ты сказал. Не смущает она тебя, говоришь? А готов ты взять на себя ответственность, когда она к тебе привяжется? И что ты будешь делать, когда тебе надоест? Тебе восемнадцать Егор, у тебя еще ветер в голове. А мне о дочери думать нужно, не о мужчинах.
Понимаю, что меня заносит и слова мои жестокие, грубые даже. Но ведь это правда. Да и не нужно ему это, даже если он так не считает. В его возрасте гулять нужно, развлекаться, с ровесницами встречаться, а не брать на себя ответственность за женщину с маленьким ребенком.
Он молчит, только грудь его высоко вздымается, а потом и вовсе меня отпускает, разворачивается и выходит из кухни, и через некоторое время я слышу, как хлопает входная дверь.
Ушел.
Все правильно, Ксюша, ты все делаешь правильно. Не надо ему это, не надо портить ему жизнь.
Правильное решение
Егор
— То есть как это есть дочь? — Белый смотрит на меня так, словно я сейчас Америку ему открыл.
— Вот так, есть дочь.
— Откуда?
— Бля, мне тебе объяснить откуда дети берутся, Рус, не тупи, лучше наливай.
— Охренеть.
— Ага.
— И что дальше?
— Все то же, — пожимаю плечами.
Он какое-то время молчит, словно слова подбирая, а я по роже его вижу, что ничего хорошего сейчас от него не услышу.
— Клык, я, конечно, все понимаю, Александровна ничего такая, но дочь, ты в своем уме? На кой черт тебе чужой ребенок?
— Белый.
— Че?
— Пей свой вискарь.
Нет, в его словах, конечно, имеется здравый смысл, и не со зла он речи подобные толкает, просто смотрит на вещи реально, в контексте нашего времени. Дети — это, естественно, всегда ответственность, вот только я-то знаю, что меня она не пугает, а отсутствие Александровны в моей жизни пугает.
Не хочу, я, блядь, даже думать не хочу о том, что она снова исчезнет, сбежит от меня на этот раз по-настоящему. Или найдет себе кого, а я потом… я же не смогу просто без нее.
Дочь, это, конечно, неожиданность, но не проблема. Проблема в другом, в Александровне, меня малолеткой ни на что не способным считающей. И слова ее вполне логичны, и реакция, тоже, вполне закономерная. Я скот, конечно, не поговорил толком даже, полез к ней зачем-то, сам себя не контролировал. А у нее дочь за стеной посапывала.
Да только как тут контролировать, когда она меня с ума сводит. Когда одного лишь взгляда на нее достаточно, чтобы рассудок потерять. Да я, блин, имя свое при виде ее забываю.
— Клык.
— Белый, не начинай.
— Не начинать? Тогда, может, объяснишь, чего ты сбежал, и ко мне с бутылем вискаря примчался? Скажешь, не пугает тебя ответственность?
— Ты реально обо мне такого плохого мнения? — смотрю на друга и понимаю, что закипаю.
— Хочешь сказать, что рад наличию у нее дочери? Включи мозги, начни думать ими, а не членом, дебила кусок.
— Это ты мне сейчас будешь втирать про член? Я и думаю мозгами, Белый, мозгами, бля, а член, это то, чем думаешь ты. И сбежал я не потому, что испугался, а чтобы глупостей не натворить.
— Еще удочери ее дочь, — усмехается он, залпом опустошая бокал.
— Надо будет, удочерю.
— Ты серьезно?
— Нет, блядь, шучу тут.
— А она в курсе?
— Ей придется смириться.
И я не шучу, сейчас, прямо в этот самый момент понимаю, что в общем-то я ничего не имею против. Я однозначно сошел с ума и тороплю события, но готовым ко всему нужно быть заранее. В конце концов хоть один из нас должен четко осознавать будущие перспективы и это явно не Александровна.
— Ты больной, — смеется друг, уже будучи поддатым.
— Я здоровый. И придется нам с тобой поработать, фриланс это, конечно, хорошо, но мне нужна стабильность.
— Ооо, ну точно крыша потекла, не рановато тебе в отца семейства играть?
— Нормально.
Я понимаю его скептицизм, сам бы пальцем у виска покрутил, будь я на его месте. Он ведь не понимает толком ничего. Не понимает, что я без нее задыхаюсь, не понимает, что меня уже не отпустит. Я и сам не понял, как вышло так, и как я в ней так погряз, настолько глубоко, что не пугает меня ни ребенок ее, ни отношения вполне себе серьезные, в которые я так старательно вляпаться пытаюсь и ее втянуть. И она… она ведь хочет, тоже хочет, я ведь видел это, чувствовал.
