Катя садится рядом, смотрит на меня обеспокоенно, а я не знаю, что теперь и сказать. Вчера позвонить Деминой казалось хорошей идеей, а сегодня… сегодня мне хочется сгореть от стыда.
— Нет, — качаю головой и, уткнувшись лицом в ладони, сглатываю вставший в горле ком. —Не знаю.
— Эй, ты чего? Ксюш?
И все… точка невозврата пройдена. Плотину моей хваленной выдержки прорывает, и я вываливаю на Катю все, что наболело, теперь уже в мельчайших подробностях. Все, что творится на душе. Потому что не могу так больше, потому что невозможно противиться собственным желаниям, собственным чувствам. Год, я целый год в себе их давила. Думало прошло, переболела и вроде стало лучше, вроде забылось. А потом он снова появился, просто ворвался в мою размеренную, такую спокойную жизни, влетел в нее сумасшедшим, неконтролируемым вихрем, разбередив старые, казалось, заросшие раны.
Мальчишка, просто ненормальный, избалованный мальчишка, а я, как идиотка последняя, в его объятьях таю, млею от каждого его прикосновения, от глупого, но такого нежного «Александровна». Он же даже по имени меня практически не зовет, и мне это нравится, потому что звучит по-особенному.
— Я дура, Кать, я такая дура, понимаешь, я прогнать его должна была, я… А я позволила, слишком много ему позволила.
Я больше не могу сдерживать слезы, просто даю себе волю, содрогаясь от рыданий. Руки дрожат, в груди противно ноет и столько всего хочется еще сказать, а в горле ком размером с грецкий орех.
— Ксюш, ну почему дура-то? Ты слона из мухи делаешь, солнце.
Ошарашенная ее словами, я даже рыдать прекращаю, молча понимаю голову и устало смотрю на Демину.
— Ну что такого в том, что тебе студентик твой нравится? — она словно издевается.
— Да как что, как что, Катя, ему восемнадцать, ты это понимаешь? Он школьник вчерашний, а я…
— А что ты, Ксюш? Что ты? Молодая, красивая, не дура, хоть и дура.
Она обнимает меня, притягивает к себе, успокаивая.
— Ты не понимаешь, я не могу, у меня дочь и вообще это все… Так нельзя.
— Кто сказал?
— Что?
— Кто сказал, что нельзя, Ксюш?
— Ты меня не слушаешь, Кать, даже если бы я… блин, ну почему так сложно… Его отец, его родители, они никогда не позволят, понимаешь? Никогда! — Срываюсь на крик, понимая, что состояние мое граничит с истерикой, и стараюсь дышать, медленно и глубоко.
— А почему кого-то должно волновать их мнение?
— Ты серьезно? Это его родители, родители, понимаешь? И… — замолкаю ненадолго, — они серьезные люди.
Катя вздыхает, отстраняется, смотри на меня пристально, цепляя взглядом мой. Она молчит, только брови сводит на переносице, а потом встает, проходит к окну, и произносит тихо.
— Вряд ли ты догадываешься, что за человек мой муж.
Я не понимаю, о чем она, просто молчу, давая ей возможность продолжить.
— Никто в этом городе, Ксюша, абсолютно никто даже пальцем без его разрешения не шевельнет.
— Я не… я не понимаю.
— Тебе и не нужно, все что тебе нужно — знать, одно наше слово и они передумают.
— Кто?
— Как кто? Родители твоего ненаглядного, — она поворачивается, спиной опирается на подоконник и скрещивает руки на груди. —
— Что? Господи, нет, Катя, что ты такое говоришь.
Я словно ошпаренная подскакиваю с места, правда, тут же врастаю в пол, не зная, что делать дальше. Смотрю на спокойную, холодную даже, Демину и так страшно становится.
Что значит без разрешения ее мужа никто и пальцем не шевельнет?
— Ну чего ты разволновалась, Ксюш, мой муж цивилизованный человек.
— Ты только что сказала, что одного его слова достаточно…
— Достаточно, — перебивает меня Катя.
— Не нужно, пожалуйста, ничего не нужно, Катя, я прошу тебя.
— Ладно-ладно, успокойся, не волнуйся ты так. Я не настаиваю и ничего такого не имею в виду, просто помни, что у тебя есть друзья. Да?
Я только и могу, что кивнуть, потому что сил нет и все это слишком.
— Не нужно сопротивляться своим чувствам, Ксюш, они все равно рано или поздно прорвутся, понимаешь? Иногда им нужно просто поддаться.
— Однажды я уже поддалась, — шепчу, обняв себя дрожащими руками. — К такому же наглому, напористому засранцу, думаю, не нужно объяснять, чем это закончилось.
Не знаю, зачем вспоминаю Игоря, образ парня как-то сам всплывает в голове. Его взгляд холодный, равнодушный, слова, больно бьющие в самое сердце.
«Ребенок мне без надобности» — резко звучали слова.
А потом он просто ушел из моей жизни.
— Ладно, прости, что вывалила на тебя все это. Мне просто нужно было выговориться.
— Ксюш.
— Нет, Кать, правда, спасибо, мне уже лучше.
Она не верит, я по взгляду вижу, что не верит, но не спорит, не напирает, проявляя тактичность, а после и вовсе сводит тему на нет.
— Ладно, тогда, раз уж ты здесь, поможешь мне, как в старые добрые. Рук у нас по-прежнему не хватает.
— Ничего не меняется, да? — усмехаюсь, стирая с глаз остатки влаги.
— Ну как-то так.
Мне удается отвлечься и погрузиться в процесс. Бесконечный ворох дел, взваленных на хрупкие плечи Деминой, и раньше поражали своими масштабами, а с расширением приюта их стало еще больше. Штат был не большой, платили не плохо, но мало кому хотелось просиживать штаны в приюте для жертв домашнего насилия, без перспектив дальнейшего карьерного роста, а потому текучка была просто огромная и чаще всего, Кате приходилось справляться самой.
— Я не понимаю, как ты со всем этим справляешься. Это же можно умом тронуться, — восхищаюсь я, когда мы наконец заканчиваем.
— Это необходимо, — пожимает флегматично плечами и улыбается. — Мама создала это место, чтобы у людей был шанс начать жизнь с нуля, никто не говорил, что будет легко. Кстати, пока не забыла, во вторник планируется благотворительный вечер, мероприятие будет большое, организуем не только мы.
— Очередная пафосная вечеринка, на которой толстосумы, которым якобы не все равно, будут сыпать огромными сумами? — вздрагиваю, вспомнив последние такое мероприятие.
— В точку, но это необходимо, так это, к сожалению, работает. Так вот, я хочу, чтобы ты тоже присутствовала.
—А я тут причем?
— Как причем? Ты столько здесь проработала, все же частично это все и твоя заслуга, — она обводит рукой пространство, пока я таращусь на нее во все глаза.
— Нет, Кать, это без меня, мне и в прошлый раз хватило. Снова чувствовать себя белой вороной я не готова, прости.
