— Егор...
Ну почему ты такая упрямая?
— Тебе вообще нежелательно лезть в душ. Либо мы принимаем его вместе, либо ты ложишься в постель.
Она гипнотизирует меня взглядом, вот-вот дыру просверлит, понимает, прекрасно ведь понимает, что все равно будет так, как я сказал и никак иначе.
— Ты... ты манипулятор.
— Так и есть, а теперь давай снимем вот эту штучку, — ухмыляюсь, цепляя края ночной сорочки, и тяну вещицу вверх, обнажая свою малышку.
Откидываю сорочку в сторону, под смущенный взгляд своей Александровны.
— Убери, — рычу практически, когда она поднимает руки, прикрывая аппетитную грудь.
Какого хрена вообще? Какого черта она меня стесняется? После всего что было? После того, что я с ней делал? Опускаюсь перед ней на колени, берусь за край простых хлопковых трусиков, и тяну их вниз.
— Моя, моя красавица, — шепчу, поднявшись на ноги, придерживаю Ксюшу за талию, помогая тем самым перешагнуть через белье, и дурею, жадно осматривая ее тело. Кажется, я только что подписал себе смертный приговор.
Потому что это невозможно, нереально просто, смотреть на эти плавные изгибы, на грудь, с заостренными, бесконечно манящими розовыми вершинками, на бедра округлые, женственные. Смотреть и не иметь возможности осуществить желаемое. И она, словно не понимая совершенно, как действует на меня ее обнаженное, до ряби в глазах, соблазнительное тело, кладет маленькие ладошки мне на грудь, пальчиками обводит рельеф мышц, не решаясь опустить взгляд ниже, на меня смотрит, немного испуганно и в тоже время с явным интересом.
Не теряя времени, разворачиваю Александровну, и подталкиваю к душевой, сам следую за ней. В кабинке избавляюсь от белья, отбрасываю в сторону и задвигаю перегородку. Ксюша на меня не смотрит, старательно настраивает воду, а потом вскрикивает громко, когда сверху на нас обрушивается поток прохладнойводы.
— Тише-тише, — обнимаю ее, прижимаю к себе спиной, испытывая невероятной кайф.
Моя, моя малышка, моя самая красивая девочка.
— Я говорил, что ты самая красивая?
Веду ладонями по оголенным плечам, спускаюсь ниже к груди, сжимая ее в своих ладонях, перекатывая между пальцами затвердевшие соски.
Блядь!
Я мазохист, однозначно мазохист, раз по доброй воле на это пошел.
Одной рукой продолжаю сжимать грудь, второй спускаюсь ниже, оглаживаю плоский животик под учащенное дыхание своей малышки. Прикрыв глаза, она откидывается назад, полностью отдаваясь моей власти, понимая, что не сможет мне противостоять, даже если захочет, а она не хочет. И меня клинит, жестко так клинит, когда лишь при одном прикосновении к чувствительной плоти, малышка не сдерживает стон. Вот так, именно так девочка, только со мной ты будешь кончать, Александровна, только я один буду слышать твои стоны.
— Егор.
— Тшшш, сейчас, Ксюш, сейчас будет хорошо, — шепчу, и сам теряю связь с реальностью.
Раздвигаю нижние губки, скольжу по разгоряченной, чуть набухшей плоти, и прикрываю глаза, едва сдерживая порыв взять, просто взять ее здесь, чтобы кричала и просила еще, чтобы извивалась при каждом толчке.
— Что… что ты… — произносит испуганно, когда, слегка подтолкнув ее вперед, я прижимаю ее к стенке душевой, сам устраиваюсь позади Александровны.
— Не бойся, я ничего не сделаю, только поласкаю, мне тоже надо, Ксюш, очень надо, понимаешь.
Одной рукой продолжаю ласкать Александровну, заставляя ее расслабиться, забыть, довериться. Обвожу набухший от возбуждения клитор, потираю, пощипываю, вырывая глухие стоны из груди своей девочки. Второй обхватываю свой, практически дымящийся член, борясь с желанием закончить начатое, войти в нее и…
Блядь…
— Помоги мне, Ксюш, слышишь.
Резко разворачиваю ничего не понимающую Александровну лицом к себе, спиной прижимаю к стенке и нависаю сверху.
— Возьми его, Ксюш, сожми в ладони, — шепчу, практически умоляя.
— Я… — дезориентированная сменой положения, едва ли поддерживающая связь с реальностью, Ксюша опускает глаза на мой член и вскрикивает.
Смотрит на него так, словно впервые видит мужской орган, переводя взгляд с него лицо и обратно.
Не дожидаясь, пока она отомрет, просто беру ее ладонь и кладу на свой член.
Не убирай, прошу, только не убирай. Я же сдохну, просто сдохну.
И она не убирает, наоборот, обхватывает его ладошкой, сжимает осторожно, словно опасаясь причинить боль.
— Сильнее, сожми его сильнее, — хриплю, едва ворочая языком. — Он не хрустальный, Ксюш.
— Я не знаю как… я не умею, — выдает, чуть ли не плача, а я себя чувствую так, словно меня чем-то тяжелом приложили. Идиот, какой же я идиот.
— Вот так, Ксюш, — кладу ладонь поверх ее, сжимаю, двигаю, показывая, как надо, сначала медленно, потом быстрее, наращивая темп, — вот так, да, черт, блядь, еще, детка, еще…
Отпускаю ее ладно, упираюсь руками в стенку душевой, носом зарываюсь в мокрые волосы своей девочки, медленно подыхая от робких движения, от того, как она сжимает в руке мой член, как водит по нему ладонью.
Это чертов сон, просто гребанный сон. Ну сон же, не может этого быть, просто не может она наяву мне… ох блядь.
Наклоняюсь, цепляю пальцами ее подбородок, поднимаю голову, заставляя смотреть в глаза и тону, просто тону в синих омутах. Огромных. Испуганных.
— Ты… ты большой, — выдает она настолько внезапно, что я едва сдерживаю смех.
Нельзя. Не поймет она. Наклоняюсь ниже, целую ее, раздвигаю языком сладкие до невозможности губы, проталкиваюсь внутрь, кайфуя от движений внизу.
Да, детка, не маленький, и ты это прочувствуешь, обязательно прочувствуешь, и распробуешь. Мы все попробуем, потому что с тобой я хочу по-всякому. И тебя хочется по-всякому. Ты только не бойся меня, малышка, я ведь для тебя… я все для тебя сделаю, только будь моей, только доверься мне, я же дурной совсем стал, и я весь мир к ногам твоим брошу, я блядь сдохну, но тебя самой счастливой сделаю, только верь мне, только моей будь.
Она внезапно останавливается, движения прекращаются, и только тогда я понимаю, что все это вслух сейчас произнес, что можно сказать, ей в любви признался. И взгляд ее ошарашенный, не верящий, — лучшее тому подтверждение.
Да, детка, я и сам не верю в то, что это сказал.
— Ксюш…
— Тшшш…— приставляет указательный палец к моим губам и приподнявшись на носочки, обвивает руками мою шею, — я хочу…
— Чего, малышка?
— Тебя, — после некоторой паузы, — по-настоящему.
Когда душа летит в рай
Егор
