Вхожу снова в свою долгожданную девочку, она вскрикивает от неожиданности, сжимается, вырывая из моей груди утробный, раскатистый стон удовольствия. Моя Ксюша, моя любимая малышка, черт, да я же реально в нее втрескался, вляпался по полной программе.
— Боооже, еще Егор, пожалуйста, — поскуливает едва слышно, явно сдерживаясь, чтобы не закричать в голос. А я хочу, хочу, чтобы она кричала, чтобы стонала в такт моим движениями.
— Что, пожалуйста, Ксюш? — замедляюсь нарочно, в моем состоянии это пытка, изощренная, жестокая пытка.
Но, черт возьми, со мной Александровна сдерживаться не будет, со мной она будет кричать и на стену от удовольствия лезть. Только выздоровеет окончательно, и я покажу, обязательно покажу, как это должно быть.
— Егор…— хнычет, сама на мой член насаживается. Блядь, ну вот как перед ней устоять, как смотреть на нее, трогать и не любить? Как?
— Моя ненасытная девочка, — целую ее шею, всасываю тонкую кожу, — как ты хочешь, малышка?
Она молчит, а мне даже смотреть на нее не нужно, чтобы понимать: она снова краснеет, стесняется. И с одной стороны, это вставляет, конечно, и кайф нереальный по телу разливается, потому что она у меня вся такая неопытная, смущается, а с другой неправильно это, не должно быть так, не должна она меня стесняться, она меня должна хотеть.
— Не делай так, малыш, нечего стыдиться, это нормально, то, что между нами происходит, нормально.
Медленно продолжаю двигаться, одной рукой сжимаю грудь, глажу остренький сосок. Офигеть. Одуреть просто можно. И я дурею, дурею от того, как звезда моя единственная и неповторимая расслабляется, снова попкой своей ко мне подается, и стонет от каждого моего проникновения.
— Хочешь… хочешь попробуем жестче, — шепчу, а у самого все перед глазами плывет, я вообще своей выдержке поражаюсь, сам не понимаю, как умудряюсь еще мыслить здраво.
— Я…
— Хочешь? — выхожу и делаю резкий толчок в нее, показывая, как это может быть, как кайфово может быть.
— Да…— выдыхает, полностью отдаваясь моей власти, окончательно передо мной капитулируя.
А я, получив ее согласие, ее едва слышное одобрение, начинаю двигаться быстрее, жестче и через минуту мы стонем оба от неземного просто удовольствия. Она такая охрененная внутри, тесная, теплая, влажная. Сука. Мне просто крышу рвет одно лишь понимание, что я снова в ней. Я дурею, сатанею просто, и ускоряюсь, двигаюсь размашисто, придерживая свою малышку за плоский животик. Я не могу больше, не могу себя в руках держать, окончательно с тормозов слетев просто вбиваюсь в нее яростно, со всей силы, под стоны ее сладкие. Она выгибается, царапает стенку душевой и срывается на крик, сжимая меня внутри. Кайф, нереальный просто кайф разливается по венам, впиваюсь зубами в тонкую шейку, и в последний момент вытаскиваю член, кончая на красивую, соблазнительную попку.
Мудак я, конечно.
Разворачиваю к себе свою малышку, в глаза ее смотрю, взгляд поплывший цепляю. Она сама ко мне тянется, обнимает меня, целует, прижимается сильнее. Ничего не говорит, но мне и не нужно, я и без слов все понимаю. Она моя теперь, что еще нужно.
А потом я ее мою, намыливаю хорошенько, ни единого сантиметра кожи не пропускаю. Ксюша со мною тоже самое проделывает, смущается, конечно, куда без этого, но делает. И мне так хорошо, с ней хорошо, и каждое ее прикосновение отдается теплом где-то глубоко внутри. Я снова ее целую, она же как наркотик, мой самый любимый наркотик, и в какой-то момент понимаю, что пора нам заканчивать эти водные процедуры, потому что мне все еще ее мало, и я снова ее хочу.
Смываю с нас пену, и в последний раз коснувшись губ Ксюши, выключаю воду и выхожу из душевой кабинки. Тянусь за полотенцем, висящем на крючке, оно большое, настолько, что мне не составляет труда завернуть в него свою Александровну.
— Не холодно?
— Нет, — она качает головой, губу нижнюю прикусывает. — Мне хорошо.
Моя ж ты сладкая.
Вытираюсь наскоро вторым полотенцем, бросаю его в стиралку и натягиваю джинсы, после чего подхватываю на руки Ксюшу и выношу ее из ванной.
— Ты с ума сошел, — вроде возмущается, а сама улыбается, лицо у меня на груди прячет.
Сошел. Давно сошел. Как только ее увидел, так и сошел.
На руках несу ее в комнату, только там опускаю на плотный ковер. Из шкафа достаю пижаму и смешные такие, простенькие трусишки, все-таки я был прав. Вот она моя Александровна, маленькая, смущающаяся девочка, в самых простых хлопковых трусиках. Такая нежная, домашняя, я ее сожру, точно сожру.
— Можно, я хотя бы оденусь сама? — смеется, отбрасывая полотенце на кровать, а я сглатываю густую слюну, скопившуюся во рту. Бляяя…
И, видимо, выражение, отразившееся на моем лице, Александровну отчего-то пугает, глядя на меня растерянно, она прикрывает руками грудь.
— Убери руки, — рычу, потому что не хрен от меня прятаться, она только что кончила со мной в душе, дважды, на моем члене.
Убирает послушно руки, не сводя с меня взгляда.
— Нет.
— Что нет?
— Одеться ты сама не можешь, — подхожу к ней, сажусь на корточки, — подними ножку.
Она краснеет опять, но делает то, что я говорю, позволяет натянуть на себя белые хлопковые трусики.
— Ложись, зеленкой мазать тебя буду.
— Ты слишком много командуешь.
— Привыкай, Александровна, в доме главным буду я, — усмехаюсь, подталкиваю ее к кровати, убираю лежащее на ней полотенце, отбрасываю его на самый край кровати.
Ксюша на мои слова никак не реагирует, ложится молча на живот. Беру стоящие на столе зеленку и ватные палочки, возвращаюсь к своей малышке и приступаю к столь ответственному занятию. Ксюша вздрагивает при каждом соприкосновением горячей кожи с ватной палочкой, пока я старательно мажу новые пузырьки, возникшие на теле. Их, к счастью, не много.
— На спину, — командую, и Ксюша переворачивается, на меня смотрит, улыбается.
Осматриваю соблазнительную грудь, к которой так и хочется прикоснуться, сжать, прикусить, облизнуть. Я чокнусь, совершенно точно тронусь умом. Я же словно маньяк, завожусь с полуоборота. С животом и грудью справляюсь еще быстрее, а потом от греха подальше натягиваю на Ксюшу пижаму, под громкий смех своей Александровны.
— Смешно тебе, значит? — улыбаюсь, опрокидываю ее на кровать, сам сверху нависаю.
— Ты такой… такой милый, когда пытаешься сдерживаться, — улыбается, глаза светятся, вот такой она всегда должна быть, улыбаться, смотреть на меня блестящими от счастья глазами.
— Милый значит?
Кивает в ответ и приподнявшись, тянется к моим губам. Бляяяя…
Отрываюсь от нее, едва справляясь с дыханием.
— Что-то не так? — спрашивает настороженно.
