Процессом, конечно, руковожу сам, с интересом наблюдая, как высунув язык, Катя старательно намывает шапки грибов.
— Кхмм, — за спиной раздается легкий кашель, как раз в тот момент, когда мы с малявкой домываем последний гриб и кладем его на тарелку.
Оборачиваюсь, натыкаясь взглядом на Ксюшу. Ну что за зараза упрямая?
— Ты зачем встала?
Спрашиваю, выключая воду. На Александровну больше не смотрю, с крючка на стене снимаю полотенце и вытираю руки малехе, после чего спускаю девчушку на пол.
— Я помогу.
— Ты пойдешь в постель.
— Егор!
— Ксюша!
— Не ругайтесь, — тихо раздается снизу.
Перевожу взгляд на малышку, испуганно поглядывающую на нас с Ксюшей.
— Ты чего, — опускаюсь на корточки рядом с малышкой, — мы не ругаемся, просто мама у тебя упрямая.
— Егор.
— Ой все, садись давай, помощница, картоху вон почисти тогда.
На мое удивление она не спорит, только бросает на меня испепеляющий, уже привычный мне взгляд, после чего достает овощечистку и большую тарелку, садится за стол и принимается за чистку картофеля.
— А где бабушка? — внезапно спрашивает ребенок. Ксюша в тот же миг застывает с картофелем в руке.
Вздыхаю, качая головой. И чего ты такая трусиха?
— А бабушка уехала, Кать, она теперь в другом месте жить будет.
Насупившись, малявка смешно хмурится, маленький носик мило дергается, а потом она поднимает на меня глаза, смотрит серьезно и выдает совершенно серьезно:
— А ты с нами?
Умный ребенок, сообразительный.
— Скорее вы со мной, — улыбаюсь, — не хочешь? — не знаю почему, но отчего-то сам опасаюсь услышать отрицательный ответ. Малявка, конечно, сообразительная, но все же она ребенок.
— Хочу, — отвечает уверенно.
— Ну вот и хорошо.
— Егор, — со звоном отложив в сторону овощечистку, Ксюша устремляет на меня недовольный взгляд.
— Ты не отвлекайся, а то мы ужинать еще не скоро начнем.
— А к бабушке мы поедем? — снова вмешивается малышка.
— Поедем, конечно.
Мне даже смотреть на Александровну не нужно, чтобы понимать, насколько она сейчас недовольна. Ничего, пусть привыкает.
— Так, принцесса, сейчас ты будешь чистить лук, — подмигиваю малышке, беру ее на руки, сажаю на стул, рядом с матерью, и вручаю луковицу. Пусть развлекается. — Какая для мяса? — обращаюсь к Александровне, кивая на ряд досок у мойки.
— Черная, — произносит коротко, очевидно, продолжая на меня злиться.
А я улыбаюсь, как идиот, и ловлю себя на мысли, что мне все это чертовски нравится. Вот так, проводить время с ними мне нравится, ужин готовить, глядя на девчонок. На малявку, старательно отковыривающую шелуху, на Ксюшу, у которой сейчас дым из ушей пойдет, и просто наслаждаться, ощущать себя по-настоящему счастливым, живым, что ли.
— Катюш, там твои мультики уже идут, иди пока посмотри, мы тебя позовем, когда готово будет, — Ксюша ласково обращается к дочери, когда, наконец забросив все в большую высокую сковороду, я накрываю ее крышкой, убавляю огонь и оставляю томиться.
Катя не спорит, словно чувствуя настроение матери, молча слезает со стула и убегает из кухни.
Стоит малявке скрыться за дверью, Александровна переводит на меня свой фирменный взгляд «строгой» училки.
— Егор, ты… ай, что ты…
Договорить она не успевает, не желая слушать очередной бред из серии «ты слишком торопишь события», я подхватываю ее за талию и сажаю на стол, широко разводя ноги.
— Лучше помолчи, Александровна, иначе я прямо сейчас выполню данное тебе в прошлый раз обещание.
Она сначала смотрит на меня недоуменно, а потом вспыхивает, словно спичка, краснеет до ушек своих красивых. Помнит, конечно, помнит. Я прямо здесь ее взять обещал, на столе, и я бы взял, с удовольствием взял бы все, что мне полагается, но на сегодня достаточно, для нее достаточно.
Наклоняюсь, целую ее в губы, понимая, что только так можно остановить готовящийся вылиться на меня словесный понос. И Ксюша меня не разочаровывает, сдается почти сразу, обнимает, отвечает на поцелуй. Моя, блядь, только моя.
— Ксюш, просто научись мне доверять и прекрати во мне сомневаться, — шепчу, с трудом от нее оторвавшись.
Она смотрит на меня как-то жалобно, беззащитно даже, но сказать ничего не решается.
— Я все сделаю, малышка, все, слышишь, для тебя все сделаю, — не сдерживаюсь, покрываю поцелуями ее лицо, просто кайфуя от того, что она рядом, что она моя. — Я в лепешку расшибусь, Ксюш, ты только не сомневайся, слышишь. Я же… Я, блядь, тебя люблю, Александровна.
Когда слова лишние...
Егор
Я сам не понимаю, как умудряюсь произнести эти слова вслух, вот так просто, совершенно открыто. И теперь, глядя на абсолютно растерянную Александровну я в очередной раз убеждаюсь в том, что мне дико нравится ее смущать, вгонять в ступор и с улыбкой наблюдать, как расширяются зрачки, розовеют щеки, как размыкаются припухшие от поцелуев розовые губки. Чувствовать, как учащается ее дыхание, как тонкие пальчики острыми ноготками впиваются в мою кожу.
Ее потерянный взгляд — высшая награда.
И нет, я не жалею о сказанном, я ведь действительно ее люблю, сейчас вот произнес вслух и окончательно для себя выводы сделал. У меня даже шансов не было, никаких просто, с самого первого дня, с первой встречи.
Я влюбился в нее по самые уши первого сентября прошлого года, когда не понимал еще ни черта, не знал, что так бывает, смотрел на свою мечту недосягаемую, шутил неуместно, ее в краску вгонял и кайфовал. А как иначе, разве мог я перед ней устоять? Я же ополоумел совсем, сдурел окончательно, а когда коснулся ее впервые, вдохнул фруктовый аромат, совсем себя потерял. Ей отдал, сам того не осознавая.
А она, училка моя, вся такая неприступная со своим грозным «Волков» во мне лишь азарт охотничий подогревала. Волк обрел свою красную шапочку. И отпустил ее, потеряв целый год. И как я так тупо купился на несуществующего мужика?
Ну не дебил, скажите? Дебил, как есть.
Поверил, в глаза ей смотрел и очевидного не видел. Какие, нахрен, мужики, когда она в моих объятиях дрожала, когда меня целовала. Какой, к черту, жених?
И, блядь, я Белому по гроб жизни должен буду за дурость его и безрассудность эту. За что, что шило в заднице не позволило ему тихо и мирно сидеть в Европе. Потому что если бы не придурок этот бешеный, я бы, наверное, свою Александровну уже и не встретил, а если и встретил бы, то, наверное, реально уже замужнюю и счастливую.
