Она хнычет, ерзает на постели, меня изнутри сжимает так, что хочется орать от кайфа.
Блядь.
— Александровна, все равно же как я сказал будет, — усмехаюсь, нависаю над Ксюшей, заглядываю в совершенно ошалелые глаза, целую в губы, практически в них вгрызаясь, и начинаю двигаться, размашисто, сильно, врываюсь в нее до конца, заставляя стонать, уже несдержанно. — Как я сказал, — повторяю, когда, прикрыв глаза, малышка сначала кусает губы, а потом притягивает меня к себе, впивается зубами в мое плечо, подавляя громкий стон, и кончает, так охрененно сладко дрожа в моих рука, что я едва успеваю выйти из нее и кончить на плоский животик.
Некоторое время просто лежим, пытаясь отдышаться, и улыбаемся. Ее улыбку я не вижу, но чувствую, просто чувствую, что ей хорошо и в данный момент она также счастлива, как и я. Ненадолго, естественно, через несколько минут тараканы в хорошенькой головке снова возьмут верх над Александровной. И бороться с ними словами бесполезно совершенно, нужно действовать, просто действовать, не позволяя думать, не давая погружаться в пучину, пусть отчасти оправданных, но от того не менее нелепых опасений. Потому что, если бы я хотел свинтить, я бы сделал это еще в тот вечер, когда узнал о наличии у Ксюши дочери. Просто ушел бы в закат, отвалив от своей соблазнительной училки.
Вот только я это знаю и понимаю, а в ее головку эту информацию вбить практически нереально. Сомнения бесконечные, дико меня бесящие, из этой головки никак не хотят выветриваться, а значит их нудно притупить, а лучше заглушить. И они очень хорошо заглушаются, когда не думает она, не прокручивает в голове самые идиотские сценарии, а просто стонет и глаза от удовольствия закатывает… подо мной.
Это не дело, конечно, все вопросы сексом решать, но иначе пока никак. Совсем никак.
— Ты как? — откатываюсь в сторону, смотрю на Ксюшу, считывая каждую эмоцию.
— Хорошо, — улыбается, не может просто не улыбаться, губы пересохшие облизывает. — Правда, хорошо.
— Да?
— Да, — опускает взгляд, и вот это мне совершенно не нравится. Привет тараканам. Вы нас не ждали, а мы приперлись.
— Ксюш, прекращай, я даже слушать ничего не хочу.
— Но ты должен…
— Кому должен, всем прощаю.
Не давая ей возможности продолжить, поднимаюсь с кровати, подхожу к шкафу, с одной из верхних полок достаю небольшое полотенце и возвращаюсь к Александровне. Она дергается, явно позабыв о следах моего посягательства на своем животе. Улыбнувшись, вытираю малышку, полотенце откидываю в сторону. Утром брошу в корзину для белья.
— Ладно, Ксюш, давай спать, у меня завтра еще дела, — забираюсь обратно в постель, притягиваю к себе Александровну, и накрываю нас одеялом.
— Нам надо поговорить.
— Завтра поговорим, Александровна, все завтра.
Она больше не спорит, только сопит недовольно, явно желая продолжить. Но сдерживается. Молчит.
— Доброй ночи, Ксюш.
— Доброй, — выдыхает разочаровано, но из объятий моих выбраться не пытается, льнет ко мне и утыкается носом в шею. А я кайфую, в очередной раз ловя себя на мысли, что вот так правильно, с ней, всегда.
Нихрена себе подарки
Егор
— Пунктуальность наше все?
Выхожу из машины, пожимаю протянутую Киром руку.
— Ну так, — усмехаюсь.
Осматриваю отца семейства. Похоже кто-то совсем недавно проснулся, мелкий видно выспаться не особо позволяет.
Мне даже жаль его становится. Растрепанный, под глазами темные круги, сам какой-то помятый. Сынишка спуску не дает.
— Я смотрю тебя в тонусе держат, — понимаю, что нехорошо, конечно, ржать над другом, но сдержаться не могу.
— Посмотрю на тебя, когда свои появятся, — усмехается беззлобно, и качнув головой в сторону входа в дом, добавляет: — пошли.
Посмеиваясь, иду к дому. Однако слова его меня задуматься заставляют. А ведь это не исключено и вполне реально. Я не против, почему нет, лет так через пять.
Вхожу в дом вслед за хозяином, снимаю верхнюю одежду и обувь в просторной прихожей и прохожу внутрь. Не стесняясь, осматриваюсь вокруг.
Я здесь уже бывал, и не раз.
Ухмыляюсь, вспоминая, как пару раз мы с Киром, ужравшиеся в хлам, не доползали до спален, и засыпали прямо на диване в гостиной, а на утро выслушивали о себе много интересных фактов от дорогой, обычно очень милой, но слишком громкой Ярославы.
Доставалось в основном Киру, потому что старше, и вроде как умнее. И меня спаивал, а я ж типа пацан совсем несмышлёный. А если вспомнить мои заслуги и ночные прогулки в ментовку, в не совсем трезвом, а если говорить честно, совсем не трезвом состоянии, то Славка в общем-то права была.
Волновалась за меня, подруга моя закадычная. Чего-то отчитывала бесконечно, переживала. А мне реально в такие моменты стыдно становилось, настолько, что я быстренько собирал манатки и сваливал под шумок.
Умеет Славка меня на совесть пробивать, и вроде ничего такого и не говорила, а я как пацан двенадцатилетний краснел, стоя напротив с опущенной головой.
— Че застыл?
Качнув головой, реагирую на голос Кира. Собираюсь уже ответить, когда со стороны кухни доносится звонкий детский хохот.
Кир, не дожидаясь ответа, разворачивается и направляется в сторону звука, я — следом.
— Да что же это такое, нельзя так делать, — слышу знакомый голос.
Вхожу в кухню, и расплываюсь в улыбке. Славка, такая же растрепанная, в белой, правда уже заляпанной детским питанием футболке, держит на руках сына.
— Буянит? — а это Кир, подоспевший на помощь.
— Папу требует, — недовольно бурчит Славка, пока еще меня не замечая.
А я стою и давлю лыбу, наблюдая за тем, как малец тянет к отцу крохотные ручки.
— Соскучился?
Кир подхватывает сына на руки, сменяя Славку, и только теперь, повернув наконец голову, Слава замечает меня.
Сначала на лице ее отражается удивление. А, потом, взвизгнув, она подскакивает и подлетает ко мне с такой скоростью, что я едва успеваю распахнуть объятия.
— Славка, ты меня раздавишь, — смеюсь, обнимая подругу.
Я действительно рад ее видеть, вообще их всех.
И сейчас, стоя посреди кухни друзей, в очередной раз убеждаюсь, что вернуться домой, было правильным решением.
— Перестань зажиматься с нашей мамочкой, и давай за стол садись, мы как раз завтракать собирались.
— Ревнуешь?
— Договоришься.
— Правда, давай, проходи, — в диалог вклинивается Славка. — И давно ты вернулся?
— Две недели как, — пожимаю плечами, решив, что лучше правду сказать.
