— Где? — смотрит на меня непонимающе.
— Как где, за бортом.
У него рожа вытягивается, а я даже не пытаюсь сдержать рвущийся наружу дикий ржач. Давно я друга таким пришибленным не видел. А ромашка-то только на первый взгляд вся такая нежная малышка.
— Да пошел ты, идиота кусок.
— Так я чет не понял, у нас же матан, — выдаю, немного подумав и глядя на расположившуюся у кафедры Ромашку.
— Глаза с жопы стяни, сегодня четверг, придурок.
Вот это я дебил, конечно.
Ладно, английский так английский, мне в общем-то пофиг. Все равно одна тетрадь на все про все. Лекции еще эти. Кто вообще придумал, что они обязательные быть должны? Детский сад. В Чехии я на лекциях не появлялся, че там делать в срань господню, когда они обязательными не были и посещать их никто не требовал. А у нас требуют, все, как всегда, везде всем должен. Вот и на пары бестолковые тоже ходить должен, а мог ведь спать.
— Доброе утро, — привлекает наше внимание ромашка. Говорит громко, но голос подрагивает, а взгляд по аудитории проносится и на нас останавливается. Ромашка на мгновение зависает, сверля Белого уничтожительным взглядом, и из транса ее выводит внезапно раздавшийся стук в дверь и…
—Вас... Василиса Григорьевна, я прошу прощения.
Я своим глазам просто не верю, и ушам тоже.
— У меня крыша едет, или это реально она? — спрашиваю сидящего рядом Белого и по его охреневшей физиономии понимаю, что нет, крыша у меня на месте, а Александровна, мать его, вполне настоящая.
И она, словно по заказу, поворачивается и замирает с распахнутым ртом.
Да, Ксюша, я, блин, тоже настоящий.
Зачем ты снова появился...
Ксюша
Не бывает. Так просто не бывает. Нужно отвести взгляд, а я не могу, не в состоянии просто. Смотрю на своего бывшего ученика и понимаю, что дура наивная. Надеялась, ведь очень надеялась, что Белов нам на голову свалился один, без своего друга закадычного. Даже помня вчерашнюю встречу внезапную, в полном народа клубе, надеялась.
Растерянность и удивление, отразившиеся на лице Волкова, быстро сменяются наглой, снисходительной улыбкой. А взгляд… он все тот же, прожигающий, давящий. И перед глазами невольно всплывают картины из прошлого. Последняя встреча и мои, возможно, слишком жестокие для семнадцатилетнего парня слова.
— Я позже зайду, — отмерев, бросаю Василисе, и вылетаю из аудитории. К черту, потом в с журналами разберусь.
Глупо, как же глупо я, должно быть, сейчас выгляжу.
Сбежала, как девчонка сопливая, так и не научившись выдерживать его внимание. Мне двадцать три года, я мать прекрасной четырехлетней девочки, преподаватель высшего учебного заведения, а повела себя, как малолетка бестолковая.
— Здравствуйте, Ксения Александровна, — звучит со стороны, а я только киваю неопределенно и двигаюсь в сторону туалета.
Холодная вода не помогает, только усиливает предательскую дрожь в теле. Поднимаю голову, смотрю на себя в зеркало и самой себе напоминаю приведение. Бессонная ночь и встреча с Волковым во второй раз за последние сутки хорошо делают свое дело. И остатками разума я понимаю, что нужно успокоиться, выдохнуть, а не могу. Тело просто звенит от напряжения.
Зачем? Ну зачем ты снова появился в моей жизни?
Наглый, самоуверенный мальчишка. Мальчишка, рядом с которым так легко было потерять рассудок. Он же упертый был до ужаса, как танк шел напролом, ломая сопротивление, давя своей энергетикой. А я держалась, потому что неправильно все это и дурость, глупость подростковая.
«А он стихи читал и песни пел» — навязчиво напоминает та часть меня, которую я спрятала глубоко и надежно. Думала, что спрятала.
Дура, какая же дура.
— Соберись, Ксюша, черт тебя дери!
Ругаю себя за излишнюю эмоциональность и, покинув уборную, направляюсь в аудиторию, где меня уже ждут студенты. Попутно собираюсь с мыслями. У меня сегодня всего две пары у экономистов, их лишь нужно пережить. А потом домой, приходить в себя.
Лекции, ожидаемо, веду с трудом, сбиваюсь, то и дело возвращаясь к мыслям далеким о литературе и ничего не могу с собой поделать. И студенты это, конечно, замечают. Я непрофессионализмом никогда не отличалась, а сегодня… сегодня я просто не в состоянии и пары слов связать. А все из-за мальчишки глупого.
— Ксения Александровна, с вами все в порядке?
С третьего ряда раздается голос одного из близнецов Авраменко. Демид, кажется. Или Данил. Черт их разбери, двух одинаковых. Но судя по доброжелательной улыбке и неподдельно взволнованному взгляду, все же Данил. Брат его особой эмпатией не отличается. Кстати, где он?
— Да, все хорошо, — киваю, глядя на доброжелательно улыбающегося парня. Ему моя литература сдалась, как пятая нога, но программа требует.
Наверху обеспокоены уровнем знаний родного языка и литературы среди студентов экономических и технических вузов, да и в целом студентов высших учебных заведений. Эксперименты проводят, а нам, преподавателям, приходится мучиться, потому что, как заявил один из моих студентов: «нахрен им вообще здесь литература не упала», что в общем-то грустно, конечно, но и смысла все же не лишено.
— Вы сегодня какая-то дерганная.
— Все нормально, Данил. Где, кстати говоря, ваш брат? — перевожу стрелки.
Знаю, что веду себя непрофессионально, и преподаватель должен уметь держать эмоции при себе, и я держала, ровно до вчерашнего вечера держала.
— Он болен.
— Чем? Воспалением хитрости?
— Почему сразу хитрости, — смеется Авраменко, а меня немного отпускает, все-таки есть в некоторых людях какой-то особый позитив, которым они способны делиться даже на расстоянии. — Простуда у него, Ксения Александровна.
— Ну-ну какой-то он болезный, как бы его простуда на отметке в зачетке не отразилась.
— Я передам, — Данил улыбается, так широко и открыто, и как-то успокаивающе что ли.
— Будьте добры.
Мне удается взять себя в руки и остаток моего короткого рабочего дня проходит неожиданно быстро. Ладно, наверное, это не так уж и сложно — держать себя в руках. В конце концов, ничего непоправимого не произошло, а Волков… Кто знает, возможно, Волков давно перерос свои неуместные чувства.
«Только его?» — ядовито интересуется внутренний голос.
Студенты постепенно покидают аудиторию и, когда за последним закрывается дверь, мне наконец удается выдохнуть, правда, ровно до тех пор, пока дверь с шумом не отскакивает и на пороге не появляется Волков.
— Ну здравствуй, Александровна.
Я вздрагиваю, от звука его голоса.
Егор запирает дверь, шагает навстречу, вынуждая меня пятиться. Мы словно вновь оказываемся в прошлом. И по глазам, по взгляду пылающему, я понимаю, что не забыл. Не перерос он свои чувства. Воздух вокруг сгущается, становится вязким, пространство сокращается до крохотных размеров, а я смотрю на мальчишку напротив и даже звука издать не могу. Он изменился, стал шире в плечах, черты лица заострились. И нет больше того добродушия, нет озорного огонька во взгляде.
