Буанаррото вскорости стало лучше, и у Микеланджело не осталось причин задерживаться во Флоренции. Он отправился в Болонью и прибыл туда 22 сентября – в тот же день, что и папа. Путешествие в Болонью – город, о котором у Микеланджело были не самые приятные воспоминания, – тоже оказалось не слишком удачным, ибо папу он нашел в дурном здравии и еще более дурном настроении. Тяготы путешествия через Апеннины сказались на состоянии Юлия: едва въехав в город, он свалился в лихорадке. Болезнь эту ему заранее предвещали придворные астрологи – делать такой прогноз можно было без особого риска, ибо Юлию уже исполнилось шестьдесят семь лет и он страдал от подагры, сифилиса и последствий малярии.
Впрочем, в Болонье Юлия свалила не малярия, а трехдневная лихорадка – болезнь, погубившая папу Александра VI. Помимо лихорадки, папу мучил геморрой. Врачи, судя по всему, мало чем могли ему помочь. Геморрой тогда лечили чистотелом, известным также как лютик луковичный, – вера в целительные свойства этого растения основывалась исключительно на том, что его корни напоминают вздутые геморроидальные узлы. Тогдашней медицине вообще свойственны были бесплодные упования. В живых Юлия, по всей видимости, удерживало лишь презрение к рекомендациям врачей и природная телесная крепость. Пациентом он был трудным – ел запрещенную пищу, а слугам грозил виселицей, если они расскажут об этом докторам.
Ошеломительная новость, что солдаты-швейцарцы решили не являться на битву, отнюдь не способствовала улучшению здоровья или настроения папы. Они неспешно пересекли Альпы, а потом, добравшись до южной оконечности озера Комо, внезапно повернули обратно. Это предательство стало для Юлия страшным ударом – ему нечего оказалось противопоставить нападению французов, которое теперь выглядело неизбежным. Людовик XII собрал в Туре французских епископов, прелатов и других влиятельных лиц – все они заверили его, что он может с чистой совестью объявлять войну папе. После такого ободрения французская армия под предводительством вице-короля Милана маршала Шомона выступила на Болонью, а следом за ней двигался, мечтая об отмщении, Бентивольо. Папа в горячечном бреду дал клятву, что он скорее примет яд, чем попадет в руки врага.
На его счастье, наступление французы начали не сразу. В сентябре зарядили сильные дожди, они не прекращались и в октябре, и, когда французский лагерь превратился в трясину, а по раскисшим дорогам стало невозможно доставлять продовольствие, войско повернуло вспять. Французы отступили в Кастельфранко-д’Эмилия, в двадцати пяти километрах к северо-западу от Болоньи, по дороге предаваясь грабежам.
Папу этот неожиданный поворот событий сильно обрадовал. Настолько, что терзавшая его лихорадка утихла. Услышав же, как жители Болоньи скандируют под его балконом его имя, папа даже добрел до окна и благословил их дрожащей рукой. Болонцы взревели, подтверждая свою верность папе и давая клятву вступить в бой с врагом бок о бок с понтификом. «Вот теперь, – пробормотал папа, когда слуги несли его обратно в постель, – мы одолели французов»
[334].
Микеланджело пробыл в Болонье меньше недели и отбыл оттуда еще до конца сентября. Надо сказать, что долгое и нелегкое путешествие принесло свои плоды. Он вернулся в Рим с подарком от флорентийского друга, скульптора Микеланджело Танальи, – куском сыра. А главное, через месяц, в конце октября, он наконец-то получил от папского казначейства пятьсот дукатов, причитавшихся ему по завершении первой половины работ. То была третья выплата, и общая сумма составила полторы тысячи дукатов, или половину того, что Микеланджело рассчитывал получить. Бóльшую часть денег он отправил Буонаррото, чтобы тот поместил их в Санта-Мария Нуова, тем самым залатав финансовую брешь, проделанную Лодовико.
Но полученного Микеланджело было мало. Он считал, что по условиям договора, составленного кардиналом Алидози, ему причитается еще пятьсот дукатов, и намеревался получить их до того, как приступит к работе над второй половиной свода. Поэтому в середине декабря он по второму разу пустился в путь по плохим дорогам, в дурную погоду, чтобы изложить свою просьбу непосредственно понтифику. Он собирался не только истребовать еще пятьсот дукатов, но и предъявить Юлию документ, подтверждавший его право пользоваться домом и мастерской за церковью Святой Екатерины без арендной платы
[335].
В Болонью Микеланджело прибыл в самый разгар зимы и, видимо, как и все остальные, был поражен тем, насколько разительно папа переменился внешне. Осенью у Юлия вновь разыгралась лихорадка, и его перевезли на лечение в дом его друга Джулио Мальвецци. Именно здесь в начале ноября было подмечено странное явление: его святейшество отпустил бороду. Кардиналы и посланники только таращились в изумлении. Папа с бородой – о таком еще никто никогда не слыхивал. Посланник Мантуи написал, что небритый понтифик смахивает на медведя; другой изумленный очевидец сравнил его с отшельником
[336]. К середине ноября отросли белые бакенбарды, а к декабрю, то есть к моменту прибытия Микеланджело, у Юлия уже была окладистая борода.
Среди придворных и художников бороды в те дни были обычным делом. Бороду носил Бальдассаре Кастильоне, не отставали от него и Микеланджело с Леонардо. Бородат был даже один из венецианских дожей, с весьма подходящим именем Агостино Барбариго, – он скончался в 1501 году. Однако, заведя растительность на лице, Юлий в открытую нарушал папскую традицию и даже церковный канон. В 1031 году на Лиможском соборе после длительных дебатов был сделан вывод, что святой Петр, первый папа, брил подбородок; предполагалось, что все его преемники станут делать то же самое. Священникам носить бороду не дозволялось по другой причине. Считалось, что усы могут помешать пить из потира, на них могут остаться капли освященного вина – что никак не подобает Крови Христовой.
Хотя впоследствии Эразм Роттердамский в своей сатире «Юлий, не допущенный на небеса» провокационно утверждал, что длинную белую бороду папа отрастил «для прикрытия»
[337], чтобы не попасться в руки французам, на самом деле понтифик подражал своему знаменитому тезке Юлию Цезарю, который в 54 году до н. э., узнав о поражении, нанесенном его армии галлами, отрастил бороду и дал обет не сбривать ее, пока не отомстит за гибель своих бойцов. Юлий принес ту же клятву. Хронист из Болоньи написал, что папа носит бороду «из мести» и отказывается сбривать ее, пока не «разгромит» Людовика XII и не изгонит его из Италии
[338].
Микеланджело застал Юлия за отращиванием усов в доме Джулио Мальвецци – папа понемногу набирался сил. Больного развлекал Донато Браманте, зачитывая ему фрагменты сочинений Данте. Кроме того, для поднятия папского духа присутствовал Эджидио да Витербо – ему вскоре предстояло произнести проповедь, где он сравнит новоотпущенную бороду Юлия с бородой первосвященника Аарона, брата Моисея.
