Идет. Даже не подает сигналов, услышала ли.
Когда пытаюсь поймать ее за локоть - даже не сопротивляется. Шаги не сбавляет и мне приходится идти следом, чтобы она не свалилась с лестницы головой вниз.
Резко одергиваю уже на крыльце, где у меня именно сегодня снова заклинил один из двух наружных фонарей, и света - кошки наплакали.
— Может уже хватит выебываться?! - За локоть, рывком на себя, чтобы повернулась и перестала игнорить меня своей тощей спиной.
Девочка не сопротивляется, поворачивается.
Надо же, ведь я запомнил, что глаза у нее - зеленые, а ресницы - хоть и очень светлые, но длинные. Без намека на косметику на всем лице. Такого количества веснушек я в жизни ни у кого не видел.
— Мне больно, - наконец, говорит Венера, и я не сразу понимаю, что она имеет ввиду мою хватку на ее локте, а не свое душевное состояние после моего «поступка». - Отпусти, пожалуйста. Эта рука мне еще пригодится.
Я разжимаю пальцы.
У нее голос такой… Ну на хрен, если честно.
Взгляд не на меня, а куда-то в сторону. Даже когда нарочно становлюсь наперекор ее взгляду - все равно продолжает смотреть как будто насквозь.
— Уже поздно, я вызову тебе такси.
Она молчит.
— Не ответишь - придется отвезти тебя к родителям и рассказать, какую хрень творит их ненормальная дочь. - На языке вертятся более крепкие выражения, но мелкая такая бледная, что как бы в самом деле не грохнулась в обморок.
Она осторожно, как будто боится получить от меня неприятную реакцию, спускается с крыльца. Я иду следом. До следующего подъезда. И потом - еще до одного. Ну и что дальше?
— Ты - дура малолетняя! - Меня бомбит. На этот раз окончательно.
— Прости, - слышу ее бесцветный голос.
— Если ты мужику не интересна - значит, не интересна!
— Прости, - повторяет, как механическая кукла.
— Знаешь куда засунь себе свои извинения?!
Все. Достала окончательно.
Обгоняю ее, хочу взять за плечи, чтобы хорошенько встряхнуть. Может хоть тогда она начнет думать мозгами, а не песнями диснеевских принцесс.
— Не трогай меня. - Венера шарахается, словно от огня. Обходит по широкой дуге. - Я… запомню, что не интересна… тебе. Больше никаких глупостей, честное слово. Видишь, - достает телефон, показывает мой номер и тут же его удаляет. - Совсем никаких глупостей.
Если бы я собственными глазами не видел ее сухие глаза, то мог бы поспорить на своего «крокодила», что она громко плачет.
— Не нужно такси, - бесцветная извиняющаяся улыбка, - я доберусь.
Снова пытается уйти, но я чувствую себя так, словно это меня кинули, а не наоборот - тощая мелочь второй раз испортила мне планы на вечер.
Можно - и нужно, если по-чесноку! - дать ей уйти. Не моя проблема, даже если куда-то вляпается. Ей не шестнадцать, в конце концов, и нужно было включать соображаловку, а не ломиться очертя голову без приглашения, да еще и к мужику, который однажды уже дал понять, что в такое время от женщины ему нужны только одни, волне конкретные услуги. Точно не апельсины и минералка!
Я не должен с ней возиться.
Особенно после того, как она уже однажды сбежала.
Но я же хрен усну, если не буду точно знать, что чудо в безопасности рыдает в родную подушку в собственной постели. Одна проблема. В машину - такси или в мою - она точно добровольно не сядет. Что-то мне подсказывает, что и вариант «забросить на плечо» с этим кадром тоже не сработает.
Значит, остается последнее.
Я догоняю ее, подстраиваюсь под шаг.
И просто иду рядом. Хоть в метро, хоть куда там ее черти понесут уже почти в полночь.
Глава девятая: Венера
Глава девятая: Венера
Когда в прошлом году я повредила спину и пару месяцев моей жизни превратились в ад, я думала, что испытала самую страшную боль. Тогда мне казалось, что хуже уже не будет ничего и никогда. Что теперь я точно готова абсолютно ко всему, и до конца своих дней смогу перетерпеть любую неприятность. Потому что в моей памяти навсегда останутся дни невыносимых мучений, судорог и кошмаров, когда просыпалась в ледяном поту, потому что сквозь сон не могла пошевелить пальцами на ногах.
Сейчас мне кажется, что то прошлое, хоть воспоминания о нем еще свежи, просто детский лепет по сравнению с тем, что сейчас творится в моем сердце.
Это больно.
Не острые приступы, которые накатывают короткими волнами, давая, пусть и небольшие, но периоды передышки. Внутри меня словно… все умерло. Вся зеленая лужайка моих фантазий, которую я любовно засеяла одуванчиками, полыхает и сгорает до самого земного ядра.
А у меня нет сил попытаться спасти хоть что-то.
Я просто смотрю на горящие костры своих идиотских фантазий, и «успокаиваю» себя тем, что это - к лучшему. Больше нет неизвестности - между нами все предельно ясно.Хотя, никакого «между нами» нет и никогда не было. Бурные фантазии моего воображения не в счет.
Я украдкой провожу рукавом по лицу, стирая слезы.
Реветь при нем я не буду. Лучше уж сдохнуть где-то прямо по дороге, если от слез меня раздует как воздушный шар.
— Не нужно меня провожать, - все-таки, нарушаю молчание между нами, когда подходим к спуску в метро.
— Ага, не нужно, - огрызается он и подбородком указывает на ступени. - Давай, шевели ногами.
Как ему сказать, что его присутствие рядом - это хуже, чем отрава? Больнее, чем медленно втирать соль в открытую рану? Меркурий держится на небольшом расстоянии, но я схожу с ума просто зная, что мы дышим одним и тем же воздухом.
«Я вас люблю, чего же боле, - очень некстати всплывает в голове известное письмо пушкинской Татьяны, - … теперь, я знаю, в вашей воле, меня презреньем наказать…»
«Если ты мужику не интересна - значит, не интересна!»- его слова в голове, наперекор романтической прозе.
Я всегда боялась быть навязчивой. Никогда никому не звонила и не писала первой, не проявляла никакой инициативы. Справедливости ради - до Меркурия у меня и не было никого, кто бы вот так сразу проник под кожу.
В вагоне метро мы садимся через коридор - на разные сиденья.
Зажимаюсь в угол, к самому окну. Посильнее накидываю капюшон на лицо.
Тихонько и беззвучно вою закусив до боли нижнюю губу.
Дура, господи. Какая же я набитая дура!
Перед глазами до сих пор стоит картина - мужчина, который в моем больном воображении, должен был чуть ли не валяться при смерти и которого я, как самоотверженная медсестра, должна была исцелить своей заботой, любовью (и апельсинами), вышел из лифта, держа на плече какую-то… другую женщину.
