Почти все деревянные скамейки в ее вагоне были заняты, и Аннабель с трудом втиснулась в узкое пространство между стеной и мощной матроной, у которой на коленях стояла большая, дергающаяся в разные стороны пеньковая сумка. В нос ударил резкий запах шерстного жира, дыма и чуть-чуть навоза.
Аннабель старалась не дышать глубоко. Запах Чорливуда теперь стал для нее просто непереносим. Из конопляного мешка рядом с ней раздалось кудахтанье.
Я могла бы ехать первым классом. Могла бы носить платье, отделанное дорогими кружевами, и меховую шубку. На деньги Монтгомери она могла бы каждый сезон полностью менять свой гардероб, иметь несколько домов. Ей больше никогда не пришлось бы беспокоиться о пище и одежде. Все, что нужно было сделать для этого, – раздвинуть ноги.
Ее охватил жар… То было пламя гнева, стыда, желания. Главным образом желания. Потому что предателю-телу было все равно, что она не должна любить герцога. Вопреки рассудку, оно хотело того, чего хотело. Чтобы она легла на спину, сцепив лодыжки за спиной Монтгомери, пока он… Она чуть не дала себе пощечину. Женщина с сумкой искоса взглянула на Аннабель с подозрением. И все же мягкий жар продолжал полыхать во всех укромных местах тела.
Так вот почему это назвали искушением – страсть никогда не казалась чем-то уродливым, холодным, скучным, обыденным. Нет-нет, она являлась под личиной ярких, ослепительных чувств и не допускающей сомнений правоты, даже когда за ней стояла ложь… Вот почему нужны принципы. Прискорбно, что ее принципы оказались столь шаткими, стоило только искушению появиться на ее пути.
Когда Аннабель вошла в кабинет, Монтгомери вскочил со стула как ужаленный. Это могло показаться забавным, вот только при виде знакомой фигуры сердце девушки пронзила боль. К тому же она запыхалась.
– Мисс Арчер? Пожалуйста, входите.
Его голос, холодный и ровный, как журчание ручья… У Аннабель внезапно пересохло во рту.
– Ваша светлость. Знаю, вы ожидали леди Мейбл. Надеюсь, вы не возражаете, что вместо нее пришла я.
– Совершенно не возражаю, – криво усмехнулся он.
Будто из ниоткуда появился бесшумный пожилой секретарь и помог ей снять пальто.
Несмотря на свое тяжелое строгое платье с высоким воротом, Аннабель чувствовала себя раздетой и незащищенной. От ястребиных глаз Монтгомери не укрылось, что ее щеки вновь стали впалыми, и его взгляд помрачнел.
Герцог вышел из-за внушительного стола.
– Оставьте нас, Карсон.
Следовало бы возразить, но Аннабель промолчала, и секретарь, поклонившись, поспешно направился к выходу.
Они остались вдвоем.
Монтгомери подошел ближе. Он был, как обычно, безупречно одет. Элегантный темно-серый костюм и жилет подчеркивали белизну свежей рубашки и очень шли к его светлым волосам. Нет, он не потерял ни капли своей привлекательности. Внутри у Аннабель все сжалось.
– Позвольте поблагодарить вас, ваша светлость, за то, что нашли время принять представителя Национального общества борьбы за избирательное право женщин, – сказала она.
Он остановился, изучая переданные ею петиции. Затем указал на стул напротив своего стола.
– Принимать просителей – мой долг. Пожалуйста, присаживайтесь.
Аннабель села, достала из ридикюля ручку и крошечную записную книжку. Когда она наконец посмотрела на герцога, его взгляд был на удивление мягким. И не сулил ничего хорошего.
– Я не стану выступать за вашу поправку, – сказал он.
Аннабель растерянно заморгала, как будто ей швырнули что-то в лицо.
– Не станете? – Из всех вариантов ответа, которые она рисовала себе, такой она почему-то не представляла.
Он покачал головой.
– Но… Зачем же тогда вы согласились встретиться с нами?
Уголки его рта приподнялись в легкой улыбке, и внезапно она поняла, что обращается к нему вовсе не как к «его светлости», что разговаривает так, как случайный проситель никогда бы не посмел. О, черт бы его побрал!
– Я не буду поддерживать вас, – продолжал Монтгомери, – но могу назвать членов парламента, к которым вам стоит обратиться. И могу дать советы, как сделать вашу кампанию более успешной.
Аннабель попыталась собраться с мыслями.
– Вы не будете голосовать в нашу пользу, но готовы помочь?
– Я отказываюсь поддержать вас вовсе не из-за того, что не согласен с поправкой, Аннабель.
Чудовищная мысль пришла ей в голову.
– Причина… личная?
Последовала небольшая пауза.
– Вы и в самом деле считаете, что это моя месть за то, что вы не приняли мое предложение?
Она лишь молча кивнула.
Герцог провел рукой по лицу.
– Неужели вы и в самом деле так думаете? Предположение, не слишком лестное для нас обоих.
– Я уж не знаю, что и думать.
– Увы, в данный момент не в моих интересах открыто выступать в вашу поддержку, – произнес Монтгомери, и Аннабель поняла, что это его окончательное решение.
От обиды в горле встал комок. Почему ей казалось, что он предал лично ее?
Аннабель поднялась со стула, герцогу тоже пришлось встать.
– Весьма прискорбно, – сказала она и раздраженно добавила: – А ведь я считала вас справедливым человеком.
Лицо Монтгомери стало непроницаемым.
– Вы не ошиблись, – холодно ответил он.
– Тогда, может, вы объясните мне – разве справедливо, когда мой никчемный кузен имеет надо мной власть только по той причине, что он мужчина, а я женщина? Разве справедливо, что я владею латынью и греческим не хуже любого другого мужчины в Оксфорде, и все же мои занятия проходят в каморке над пекарней? Разве справедливо, что мужчина, единственным достоинством которого является его происхождение, заявляет, что мой мозг устроен хуже, чем у него? И почему для того, чтобы я тоже могла голосовать за законы, по которым буду жить, мне приходится буквально унижаться перед мужчиной, идти на любые уловки, чтобы заинтересовать его?
Аннабель говорила горячо и резко, сжимая в кулаке ручку, словно кинжал. Все в ней буквально кипело от гнева, кровь глухо шумела в ушах.
Монтгомери наблюдал за ней, не скрывая равнодушия, и у нее возникло непреодолимое желание поднять со стола блестящее пресс-папье и швырнуть его в стену, чтоб оно ударилось с жутким грохотом.
– О нет, ты не сделаешь этого! – воскликнул Монтгомери и метнулся к ней с удивительной скоростью; Аннабель и моргнуть не успела, как он оказался перед ней, прижав ее к своему столу.
Аннабель посмотрела на него снизу вверх. Его близость должна была бы взбесить ее, но стоило ей вдохнуть его запах, такой знакомый и волнующий, как она совершенно растерялась. Гнев постепенно сменялся острой тоской. Ее рука с зажатой в пальцах ручкой бессильно упала.
