– Вы ранены?
Тихий вопрос сделал то, чего не смогла сделать тюрьма, – в носу у нее защипало, на глаза набежали слезы. Аннабель быстро смахнула их.
– Все в порядке.
Монтгомери перевел взгляд на охранника позади нее, его глаза стали холодными, как замерзшее море.
– Покажите мне, где ее содержали.
В кабинете повисла растерянная тишина.
– Немедленно.
– Конечно, ваша светлость, – заикаясь, произнес охранник. – Пожалуйста, следуйте за мной.
Аннабель смотрела вслед удаляющемуся Монтгомери, стараясь сохранять спокойствие. Вдруг кто-то коснулся ее локтя. Она вздрогнула.
– Рэмси!
На нее смотрели добрые карие глаза камердинера.
– Мисс Арчер, рад вас видеть. – Он окинул ее неодобрительным взглядом. – Хотя и при довольно необычных обстоятельствах. – Он подвел ее к стулу у стены. – Позвольте помочь вам.
Аннабель опустилась на деревянное сиденье. Под юбками у нее дрожали колени.
– Как он узнал, что я здесь? – спросила она.
Рэмси кивнул.
– Во-первых, позвольте мне извиниться за задержку. Заседание в Вестминстере, естественно, затянулось. У выхода его светлость поджидали три молодые леди, они-то и сообщили ему, что вы задержаны лондонской полицией. Затем потребовалось некоторое время, чтобы найти нужное, э-э, учреждение.
Ее мысли вихрем проносились в голове. Ответ Рэмси породил больше вопросов, чем объяснил что-то. Почему ее подруги отправились именно к Монтгомери? И, что еще важнее, почему он согласился помочь?
Рэмси, очевидно, неправильно истолковал ее тревожное молчание.
– Все позади, мисс, – успокаивал он. – Директор этого… заведения появится с минуты на минуту, и тогда со всеми неприятностями будет покончено.
И в самом деле, директор тюрьмы прибыл еще до возвращения Монтгомери. По его виду было понятно, что ему пришлось впопыхах натягивать на себя одежду, оторвавшись от уютного домашнего очага. Его сопровождал клерк. Судя по промокшей от дождя шляпе, его специально послали за журналом учета, в котором Аннабель заставили расписаться.
Когда через несколько минут Монтгомери вернулся в кабинет, его глаза метали молнии, а на левой щеке подергивался мускул.
Директор тюрьмы быстро шмыгнул за массивный стол.
– Камеры не соответствуют никаким нормам, установленным министерством внутренних дел, – без предисловий начал Монтгомери. – Грязные, холодные, забитые до отказа.
Директор одернул жилет.
– К сожалению, не хватает…
– И на каком основании задержана эта дама? – требовал ответа Монтгомери. – На их демонстрацию было получено разрешение.
Неужели? Вот так новость!
Директор тюрьмы лихорадочно пролистал журнал учета.
– Действительно, разрешение имеется, – признал он. – Вероятно, нарушительницы, то есть дамы, были задержаны за сопротивление полиции и нападение. – Он неуверенно поднял голову. – Мисс Арчер разбила нос полицейскому.
Последовала короткая пауза и недоуменный взгляд герцога.
– Ну, совершенно очевидно, что здесь имеет место какое-то недоразумение, – вкрадчиво произнес Монтгомери.
Директор тюрьмы кивнул.
– Очевидно, ваша светлость.
– Следовательно, ее досье нужно удалить, а шерифу сообщить, что дело прекращено.
– Будет исполнено, сэр.
Себастьян подозвал Рэмси, не сводя глаз с директора тюрьмы.
– Какова сумма залога?
Директор выглядел удивленным – очевидно, ожидал, что герцог просто заберет узницу с собой.
– Пятьдесят фунтов, ваша светлость.
Аннабель чуть не ахнула. Для нее это была немыслимая сумма. Увидев, как Рэмси достает чековую книжку из внутреннего кармана пальто, она чуть не свалилась в обморок.
Монтгомери подписал чек на столе директора и молча повернулся, чтобы уйти.
Рэмси хотел было взять Аннабель под руку, но та застыла на месте.
– Пойдемте, мисс, – упрашивал Рэмси.
Монтгомери обернулся, в его взгляде читалось нетерпение. Он вопросительно смотрел на Аннабель. Она подошла к нему и поднялась на цыпочки, чтобы прошептать что-то на ухо. Ей совсем не хотелось к нему приближаться, ведь от нее наверняка исходил жуткий тюремный запах, но…
– В камере осталась еще одна суфражистка, – тихо сказала она, – Мэгги. За ней некому прийти, она в отчаянии.
Монтгомери отступил и посмотрел на нее долгим, непроницаемым взглядом. Затем протянул руку в сторону Рэмси, который тут же снова достал чековую книжку.
В кабинете воцарилась полная тишина, герцог подписал второй чек на пятьдесят фунтов и приказал освободить Мэгги утром.
Щеки Аннабель пылали. Она подумала о женщине-кокни, порыв помочь и ей боролся со здравым смыслом. Монтгомери положил конец сомнениям, крепко взяв ее за руку и выведя из кабинета.
Под проливным дождем у черного входа их ждала карета без опознавательных знаков. Рэмси бросил промокшему извозчику монету.
– Белгрейв-сквер, тридцать семь.
Карета, покачиваясь, ехала по ночному городу, оба хранили молчание. Монтгомери выглядел чужим, словно незнакомец, и от этого Аннабель чувствовала себя потерянной.
Она обошлась ему в сто фунтов, а даже не была его любовницей. Чтобы найти ее, он обыскал все тюрьмы Лондона, хотя она велела ему держаться подальше. А ведь Монтгомери отличался строгими принципами, и для него использовать свое положение означало идти наперекор своей натуре. Просто сказать «Благодарю вас» за все, что он сделал, казалась смехотворно малой платой.
– Куда мы направляемся? – наконец спросила она.
– Прошу прощения, я думал, вы знаете. В мою резиденцию в Белгравии.
Герцог не поворачивался. Если не считать осмотра лица в поиске следов жестокого обращения, он вообще мало смотрел на нее сегодня вечером. Эта мысль тяжким грузом лежала на душе.
– Хотя, возможно, вы предпочтете остановиться в «Кларидже», – добавил он, когда она ничего не ответила.
– В отеле? – Даже она слышала об этом знаменитом месте.
Он кивнул.
– Вы могли бы воспользоваться моими апартаментами. А завтра вам подадут экипаж и отвезут на вокзал.
Он говорил так вежливо. Безлично вежливо. Дело было не только в том, что рядом был Рэмси. Она чувствовала отчужденность, как будто Монтгомери аккуратно перерезал невидимую нить, которая связывала их друг с другом почти с первой встречи. Ему, очевидно, все еще хотелось чувствовать себя ее защитником и покровителем, но было ясно, что он противится этому желанию. Пусть так. Ведь он всего лишь следует ее просьбе: держится на расстоянии. Но почему-то от этой мысли ей не становилось легче. Горечь, будто тяжелый камень, сжимала грудь, не давая дышать.
