Он грубее мужчин, точнее — юношей, к которым я привыкла. Хотя в его манерах нет ничего явно предосудительного, по тому, как он держит себя, невозможно не заметить, что он принадлежит к иному миру, чем тот, в котором я жила на Кубе.
Кто он, мужчина, за которого я вышла замуж?
— Здесь красиво, — тихо произносит Энтони, вглядываясь в океанскую даль.
Здесь действительно красиво — дикой, суровой красотой, хотя, по правде говоря, до Кубы этим местам далеко.
Наш бледно-розовый, окруженный деревьями дом в районе Мирамар в Гаване занимает почти весь квартал. Наша семья проживает в нем на протяжении нескольких поколений, и когда-нибудь он перейдет к моему брату Эмилио — в нем он будет растить своих детей. Я часами плескалась в бассейне на заднем дворе, так что кожа сморщивалась от воды. Всякий раз, думая о доме, я представляю себе его прочные стены и яркое кубинское небо.
— Ты, наверное, повидала немало красивых пляжей, — добавляет Энтони.
— Да.
Куба, при всех ее изъянах и недостатках, невероятно прекрасна. Может, в этом-то все дело: красота лишь одно из лезвий обоюдоострого меча, она притягивает к себе как хорошее, так и плохое.
— Будешь скучать по дому?
— Конечно. А в Нью-Йорке мало пляжей, да? — спрашиваю я, меняя тему.
— В городе их почти нет. Но в штате есть другие, очень симпатичные, места.
— А где ты вырос? — Мне очень хочется узнать о нем больше.
— В Бруклине.
— Там тебе было хорошо?
— В детстве? Ну, я бы не сказал, что хорошо. Но там я стал тем, кто есть.
— А сейчас? Как сложилась твоя жизнь? Должно быть, теперь все по-другому.
— На деньги все не купишь.
Так говорят те, у кого их навалом.
— В самом деле?
— Честное имя не купишь.
— Зато купишь светскую жену.
Блеск в его глазах — скорее признак влечения, чем жадности.
— Это верно.
— Правда, со слегка подмоченной репутацией, — шучу я.
— По мне, так с твоей репутацией все в порядке.
Меня удивляет серьезность его голоса.
— Видишь ли, в нашей семье это своего рода традиция, — говорю я, пытаясь поднять ему настроение.
— Вот как?
— Мой дальний предок, Перес Первый, стремясь возвысить свое имя, завоевал себе титул и жену.
— Промышлял чем-то недостойным?
— По слухам, да.
— И какие же грехи за ним числились?
— Торговля женщинами. Пиратство.
— Ну, тогда мы с ним поладили бы, — улыбается Энтони.
Я смеюсь. Люди редко признают свои недостатки, но, опять же, это привилегия большой власти.
— А кем была его жена? — спрашивает Энтони.
— Девушка из родовитой семьи, оказавшейся в трудном положении. Верная супружескому долгу, она плавала на корабле вместе с мужем и так повидала почти полмира.
— Значит, у них все держалось на долге?
— По легенде, они любили друг друга, а как было на самом деле — это другой вопрос. И кто, кроме самих супругов, на самом деле знает, как обстоят дела в браке?
— Наверное, ей было страшно, — размышляет он, и я начинаю подозревать, что разговор идет не только о корсаре и его жене.
— Думаю, да, но она все равно исполняла свой долг. Мы, женщины, сделаны из прочного материала.
Я указываю на свой кулон, семейную реликвию, которую папа преподнес мне на свадьбу.
— Это ей подарил тот корсар.
На счастье, — сказал мне отец.
— Можно? — спрашивает Энтони.
Я киваю.
Он берет в руки кулон, потирает пальцами золотую оправу в форме сердца и красный камень. Потом, не говоря ни слова, выпускает из рук — кулон слегка царапает мне кожу.
Энтони не отходит.
Я так волнуюсь, что едва могу дышать.
Первый раз мы поцеловались на свадьбе — просто и поспешно, на публику, — а сейчас, кажется, намечается второй.
Энтони наклоняется, стирая расстояние между нами, его губы касаются моих, мягко, нежно и почти невесомо.
Меня пробирает дрожь.
Я делаю глубокий вдох, сердце гулко стучит в груди, а его поцелуй становится настойчивее.
Океан плещет вокруг, ветер раздувает мои волосы. Он целует дерзко, уверенно, соблазнительно.
Очень в его духе.
Из разговоров с двоюродными сестрами и подругами я знаю, что ему надо от меня, ощущаю желание в его напряженном теле, в том, как его руки касаются моей одежды, тянут бретельки купального костюма, как он прижимает меня к себе, точно я ему отчаянно нужна.
Раньше меня никто так не целовал.
Энтони отпускает меня — его глаза блестят от радости.
Я подношу руку ко рту, чувствуя, как губы все еще пульсируют от прикосновения.
— У нас все будет хорошо, — улыбается он.
Мне бы его уверенность.
* * *
Ужин — настоящий пир из местных морепродуктов, моллюсков и красного луциана, такого я никогда в жизни не пробовала. Я слишком нервничаю, я устала и быстро насыщаюсь, но у Энтони припасен целый ящик шампанского, который ему прислали из Нью-Йорка, и он предлагает тост за наш экстравагантный брак. После ужина мы разделяемся: он с сигарой отправляется в библиотеку, а я иду наверх готовиться ко сну.
Я моюсь в круглой ванне, чуть смазываю духами запястья и шею и выбираю самую элегантную сорочку из своего приданого.
Пока я принимала ванну, кто-то невидимый преобразил спальню — повсюду горят свечи, кровать и пол усыпаны белыми лепестками в тон белоснежным простыням.
Я подхожу к кровати и хватаюсь рукой за столбик — в животе нервная дрожь.
На ночном столике лежит роман, который, похоже, Энтони принес для себя — «Квартал Тортилья-Флэт» Стейнбека.
Выходит, не порознь.
Я пролистываю книгу — судя по закладке, он дошел до середины.
Я не могу устоять перед соблазном обшарить ящики. В туалетном столике обнаруживается коробка с сигарами, чей запах хорошо мне знаком — сигары он тоже предпочитает кубинские. Рядом — пачки купюр, невероятная уйма денег. На Кубе отец на всякий случай держал деньги в сейфе. Тот факт, что Энтони не видит необходимости их прятать, свидетельствует о его высокомерии и богатстве, а еще, возможно, о том, что он чувствует себя в безопасности. Если он действительно связан с мафией, как казалось на Кубе, значит, его слишком боятся и воровать у него не станут.
