— Я Элизабет.
После позора, постигшего нашу семью, мои прежние подруги в буквальном смысле рванули в закат — лишь бы не замарать свою репутацию. И разве их можно осуждать? Доброе имя для девушки — это все, так мне, по крайней мере, говорили.
Она улыбается, и в ее улыбке тоже сквозит одиночество.
— Мирта. Приятно познакомиться.
— Интересное у вас место для медового месяца, Мирта.
— Мы поженились в Гаване и следуем в Нью-Йорк. Мы здесь на несколько дней — муж решил, что тут стоит остановиться.
— Мир тесен. Я приехала из Нью-Йорка. А как зовут вашего мужа?
Если он холостяк с приличным состоянием — или холостяк с неприлично большим состоянием и не столь приличной репутацией — значит, в свое время моя матушка взяла его на контроль.
— Энтони Кордеро, — говорит она.
Ее ответ повергает меня в шок.
Более неуместного персонажа даже вообразить невозможно: ассоциации, возникающие при упоминании этого имени, тянут в грязь большого города, в места, о которых девушкам вроде меня полагается знать только из газет. Хотя Энтони Кордеро и ему подобным вряд ли есть доступ в те круги, в которых когда-то вращалась мама, его имя на слуху у большинства жителей Нью-Йорка. Не говоря уже о том, что для меня тот мир — больная тема.
— Вы шутите?
Она поднимает подбородок, ее карие глаза светятся вызовом.
— Нет. Я знаю, что говорят люди. У нас на Кубе тоже ходят слухи.
— И вас это не смущает?
— Я еще не поняла.
Ну и ну, не просто обычная, скучная барышня из высшего общества.
— И что он за человек? — Я иду на поводу у любопытства.
У нее розовеют щеки.
Совсем не скучная.
— Настолько хорош? — подначиваю я.
Румянец становится гуще.
— Значит, настолько, — усмехаюсь я. — Я видела его фотографии в газетах. Довольно эффектный.
— А как вы сюда попали? Айламорада — это очень далеко от Нью-Йорка. — Она ловко меняет тему, чувствуется светская закалка.
Она пытается уклониться от моих откровенно грубых замечаний. Я улыбаюсь. Она мне нравится.
— Вы приехали сюда со спутником? — Она ищет взглядом кольцо на моем безымянном пальце. — С супругом?
— Нет, сама по себе.
— Вы приехали сюда совсем одна? — У нее отвисает челюсть.
— А что тут такого?
На ее лице отображается что-то похожее на зависть.
Я улыбаюсь. Я знаю эту девушку. Когда-то я была такой же: избалованной, защищенной и зажатой правилами и ожиданиями высшего общества. Разумеется, я взбунтовалась, но ощущаемое в ней напряжение узнаю безошибочно.
— Должно быть, здорово быть свободной, — говорит она.
— Это верно.
— И немного страшно.
— Тоже верно, — соглашаюсь я, сама не понимая, почему с ней откровенничаю. — Я помолвлена с одним человеком.
— Мои поздравления.
— Возможно, это поспешно. Браком по любви это вряд ли можно назвать.
— И потому вы здесь одна? — спрашивает она. — Чтобы сбежать?
— Может быть.
— Тогда удачи. — Она смотрит себе через плечо, а потом снова поворачивается ко мне: — Мне надо возвращаться в дом. Это выше по дороге. Большой белый дом с черными ставнями. Если будет скучно, заходите в гости.
— Не хочу надоедать во время медового месяца. Зачем зря беспокоить?
И к тому же я очень сомневаюсь в том, что Энтони Кордеро обрадуется, увидев меня в своем доме.
— Пока мы здесь, муж занимается делами, — говорит Мирта. — Не думаю, что он будет много времени проводить дома, а мне хочется компанию. И вам, возможно, наскучит быть одной.
Это рискованно, но мне действительно нужна настоящая подруга.
— Ладно, тогда договорились.
Мирта уходит — ветер раздувает ее темные волосы и играет подолом платья.
Я снова остаюсь одна.
Я вглядываюсь в даль, в глубину моря — оттуда, из-за горизонта, надвигается шторм. Я захожу в воду, поднимаю юбку выше, чем обычно, открывая икры и колени. Волна разбивается прямо передо мной и обдает лицо солеными брызгами.
Несмотря на ранний час, солнце припекает, согревая кожу, но из-за воды, омывающей мои ноги, и ветерка, треплющего волосы, духота совсем не чувствуется — более того, мне хочется сбросить одежду и войти в море.
Я оглядываюсь.
Теперь, когда Мирта ушла, вокруг ни души, и маловероятно, что кто-нибудь еще появится: время раннее, а этот кусок пляжа находится в отдалении. И Сэм, учитывая его растрепанный вид, вряд ли будет готов отправиться в путь в ближайшее время.
Решение принято мгновенно: океан искушает, а моя беспечность — давно известная истина. Я слишком долго играла по правилам, установленным родителями, — надеялась на хороший брак и была уверена в том, что моя жизнь, подобно маминой, будет проходить на светских раутах, в веселье и беззаботности. Само собой, я не в точности следовала этому пути, потому что я — это я, и престонское упрямство у меня в крови, но в основном держалась в рамках — бывало, меня наказывали, многократно заламывали передо мной руки и читали мне нотации такое количество раз, что можно сбиться со счета.
А потом случился крах.
И все переменилось.
И мне стало наплевать, потому что теперь все это неважно. Чужие поступки сломали мне жизнь, так почему бы не доломать ее окончательно? Какой смысл следовать чужим правилам, если я все равно ничего не контролирую? Я могу жить по собственным.
Я иду к берегу, стягиваю через голову хлопчатобумажное платье и аккуратно кладу его на песок, подальше от воды. Когда-то оно выглядело очень славным — тогда мое тело еще не оформилось и цветочный узор не полинял. Сейчас оно сильно отстает от того, что нынче в моде. Но это все еще одно из моих лучших платьев.
Я бреду назад к воде и легонько вскрикиваю, когда волна заливает мне ноги.
— Элизабет!
Я медленно-медленно поворачиваюсь — мгновенно выдыхаю — и вижу перед собой Сэма. Он стоит, одетый в свежий опрятный костюм, и смотрит на меня с открытым ртом.
Рубашка на мне отнюдь не будоражит воображение — изрядно поношенная, из белого хлопка, а не из соблазнительного шелка с кружевом, но дрожащая челюсть Сэма свидетельствует об обратном.
— Что… что вы делаете? — ошарашенно вопрошает он.
— Купаюсь, — со смехом отвечаю я. — Получаю удовольствие. Попробуйте тоже как-нибудь. Вдруг ваша жизнь переменится.
Я замечаю разгорающуюся искорку в его взгляде и улыбаюсь еще шире.
