Выходит, интерес все же имеется?
Сэм сует руки в карманы и направляется к краю воды, пристально обозревая горизонт, точно пытаясь разглядеть возможную угрозу.
В паре шагов от меня он останавливается — волны лижут носки его практичных и скучных черных кожаных ботинок.
— Я полагал, мы собирались поехать в лагерь военных, а не развлекаться, — ворчит он.
— А я давным-давно собралась. Это вы разоспались. Ну что, составите мне компанию? — подначиваю я, поднимая тучу брызг.
Он отходит и устремляет на меня жесткий взгляд.
— Я полагал, вчера вечером мы заключили своего рода перемирие. Никакого флирта.
— Что вы, мой дорогой, флиртовать — это как дышать. Не стоит воспринимать все на свой счет.
— А вы не такая, как я ожидал, — с задумчивым видом произносит он.
— И что же вы ожидали?
— Черт его знает. Я думал, что светские барышни скромницы.
— Меня изгнали из светского общества, вы забыли?
— Ума не приложу, почему.
— Так и быть, — вздыхаю я, — придется вас просветить. Я даже отсюда ощущаю ваше смятение.
Я иду к берегу, надеясь, что он поведет себя по-джентльменски и отвернется.
Не тут-то было.
Вместо этого он внимательно оглядывает меня с головы до ног — влажный подол, липнущий к ногам, и выше, там, где остались пятна от морских брызг. Теперь, когда я вышла из воды, решение искупаться представляется глупостью: на одежде проступают следы от соли.
Я останавливаюсь — Сэм наклоняется, поднимает и молча вручает мне платье.
На короткий момент мы касаемся друг друга: его рука дрогнула, я же смогла сдержать трепет. Он кривит губы, и на его лице проступает язвительная улыбка.
— Будете ходить весь день мокрая и несчастная.
— В такую жару? Через десять минут высохну.
Я натягиваю платье через голову — грубый хлопок соприкасается с кожей, и от этого по телу бегут мурашки. Я оправляю платье, застегиваю планку спереди и снова встречаюсь с ним взглядом.
— Ну что, идем?
Сэм подается вперед и почти касается губами моего уха.
— Вы пуговку пропустили.
Я опускаю глаза, и точно: пониже выреза зияет петля. Я переделываю застежку и, к тому времени, когда заканчиваю и поднимаю взгляд, вижу перед собой его спину. Мне ничего не остается, кроме как пойти следом.
На гостиничной стоянке мы подходим к его машине, Сэм открывает мне дверцу, и я располагаюсь на пассажирском сиденье.
Он садится рядом, вставляет ключ в зажигание, и тут я уже не сдерживаюсь…
— Я собираюсь выйти замуж, — выпаливаю я.
Понятия не имею, зачем я это говорю, просто мне кажется, что это нужно сказать.
Сэм не отвечает.
— Дайте догадаюсь: вам жалко мужчину, который взвалил на себя такую проблему?
Он поворачивает ключ в зажигании, и машина оживает.
— Я бы так не сказал. Я так не думаю.
— Тогда что вы думаете?
— Что он везучий сукин сын, — к полной моей неожиданности говорит он, усмехаясь. — И надеюсь, он готов к беспокойной жизни. Очень беспокойной жизни, — поправляется он.
— Считаете, я такой баламут?
— Вам это известно. И, если я не ошибаюсь, вам это нравится.
Возможно.
— Должно быть, вы его очень любите, если согласились связать себя узами брака, — задумчиво произносит Сэм. — Признаться, не ожидал. Глядя на вас, кажется, что свободу вы цените превыше всего.
Теперь приходит моя очередь помолчать, потому что он подобрался как-то неприятно близко к правде. И в то же время свобода, как выяснилось, сопряжена с одиночеством, чего я не предполагала.
Возможно, мне просто нужен человек, с которым я могу чувствовать себя свободной.
Глава 11
Хелен
На следующее утро я просыпаюсь до восхода солнца и готовлю Тому завтрак перед выходом в море. Погода вряд ли располагает к этому — надвигается шторм, но после вчерашнего скандала лучше лишний раз не провоцировать мужа: синяки на моем запястье — красноречивое свидетельство его бешеного нрава.
Когда Том уходит, я прибираюсь — соленой водой оттираю с пола пролитый бурбон, поднимаю раскиданные вещи. Пройдя до ресторанчика три километра под моросящим дождем и серым небом, я устаю больше обычного.
Несмотря на погоду и ранний час, народу полным-полно. Время от времени открывается дверь, заходит новый посетитель, и я напрягаюсь.
Неужели Том все же решил меня проверить?
— Я думала, погода их отпугнет, — произносит Руби, когда я, морщась, ставлю поднос. — А они все идут и идут. Бойкие намечаются выходные. Должно быть, из-за скидки на железнодорожные билеты по случаю Дня труда.
— Вероятно, — бормочу я, с трудом удерживаясь от искушения поднять волосы над затылком и обмахнуться. Из-за живота и жары голова кружится все сильнее. Сегодня я надела блузку с длинными рукавами и юбку, чтобы скрыть синяки, но сейчас почти готова попасть под обстрел любопытных взглядов, чем страдать хоть минуту дольше.
— Ну и вид у тебя, — замечает Руби.
— Я плохо спала, — отпираться нет смысла. Я выгляжу еще бледнее, чем обычно, под глазами темные круги.
— Под конец всегда тяжело, — в ее голосе слышится сочувствие. — Я это время хорошо помню, тебе не позавидуешь.
Входная дверь открывается, и я вздрагиваю…
Заходит пара — на лицах улыбки, щеки порозовели от солнца, глаза осоловели от недосыпа.
Туристы.
— Ты сегодня на нервах. Ждешь кого-нибудь? — спрашивает Руби.
— Я…
Дверь снова открывается, и на этот раз можно не оборачиваясь понять, кто пришел. Руби улыбается с оценивающим видом и слегка ухмыляется, и мне сразу все становится ясно.
— Сегодня лаймовый пирог в большом спросе, — говорит она, и в ее глазах читается озорной блеск.
Во рту у меня как-то сразу пересыхает, слова застревают в горле. Я делаю глубокий вдох и направляюсь к столику Джона.
* * *
По пути меня дважды останавливают — один раз просят долить кофе, а второй — потому что готов заказ для одного из моих столиков. К тому моменту, когда я добираюсь до Джона, запястье снова саднит из-за таскания тяжелых подносов, нагруженных тарелками, и на лбу выступает испарина.
На Джоне чистая белая рубашка и темные брюки — его вид составляет разительный контраст с тем, к которому я привыкла. Нынче утром он выглядит так, точно сидит на церковной скамье и слушает воскресную проповедь.
