— Да, обычно я не бываю в подобных местах, — соглашаюсь я, хотя новизна — это именно то, что привлекает меня в этом месте.
Когда отец поддерживал президента Мачадо, наше положение было надежным, мы принадлежали к сливкам гаванского общества.
Два года назад все изменилось.
Куба устала от диктатуры Мачадо, экономические трудности, подогреваемые кризисом в Соединенных Штатах, и политическое движение, во главе которого стояли студенты университета, способствовали обострению напряженности и беспорядкам внутри страны. Проблемы нарастали, американцы осуществили дипломатическое вмешательство, и в конце концов Мачадо был смещен и в ходе восстания сержантов вынужденно бежал из страны. После военного переворота на его сторонников началась охота, вся Куба была усеяна их телами — они висели на фонарях, валялись на обочинах дорог, их сжигали на городских площадях.
Милостью Божьей или по прихоти судьбы отец не пострадал, но совершил ошибку, поддержав не того кандидата в президенты, и теперь на Кубе дергает за ниточки произведенный в полковники Фульхенсио Батиста, перед которым мы должны заискивать.
Моему старшему брату Эмилио вменили в обязанность курировать наш сахарный бизнес, наладить контакты с новым режимом и подлизаться к Батисте. Из-за тесных взаимоотношений с Мачадо отец оказался в немилости, но уцелел — в отличие от многих своих друзей, которые расстались с жизнью, — так что теперь во главе семьи стоит Эмилио.
— Когда-то мы вращались в обществе, — говорю я, тщательно подбирая слова. — Но в последнее время мы в основном сидим дома. Мы дружили с семьями, которые, подобно моему отцу, лишились должностей после революции 1933 года, когда к власти пришел Батиста.
Последние два года мы с Энтони жили на одном острове, находясь при этом практически в разных странах. Он прибыл на Кубу по делам игрового и отельного бизнеса благодаря новым связям, которые установил Батиста с американцами, однако все равно оставался чужаком, не ведающим об ужасе, в котором существовали мы.
— Мне было интересно знать, как ты проводишь время, — говорит он. — Я встречал тебя в Гаване, но ты всегда куда-то шла или откуда-то возвращалась. Я никогда не видел цель твой прогулки.
— Уверяю тебя, мои прогулки были гораздо менее занимательные, чем твои, — краснею я.
— Возможно, — он улыбается. — Мне и в голову не приходило, что дамы могут посещать ночные клубы и казино.
— Никогда не угадаешь, куда возникнет желание пойти, когда так много дверей перед тобой закрыты.
В его взгляде мелькает что-то похожее на понимание.
Хотя в этом мире мужчинам живется гораздо легче, чем женщинам, в одном у нас просматривается связь, пусть и непрочная, — между деньгами заработанными и полученными по праву рождения существует разница, и мой супруг, чье состояние, по всей вероятности, сколочено неправедным путем, несомненно, кое-что знает о закрытых дверях.
Тем не менее его пути с моим отцом каким-то образом пересеклись, и это послужило причиной засесть за карты и дало Энтони основания попросить моей руки. У меня так много вопросов, которые не дают мне покоя, но голос матери снова звучит в ушах, поэтому я умеряю жгучее любопытство и завожу светскую беседу.
— У тебя большой бизнес на архипелаге? — спрашиваю я.
— Сейчас уже не такой большой, как раньше. Благодаря парому и железной дороге регион очень выиграл. Скоро Ки-Уэст станет основным торговым маршрутом — близость к прочим американским штатам, Латинской Америке и Кубе открывает сказочные перспективы для бизнеса.
Если верить слухам о сфере деловых интересов моего мужа, похоже, у него нюх на возможности делать деньги. Поговаривают, что до того, как федеральное правительство два года назад отменило сухой закон, Энтони был бутлегером и промышлял контрабандой алкоголя с Кубы.
Говорят, что он, подобно многим американцам, которые укрепляют свои позиции в Гаване, дружен с Батистой, и, должно быть, это обстоятельство в значительной степени повлияло на решение отца поженить нас. В наше время породниться с человеком, к которому прислушивается самая влиятельная персона на Кубе, — это большая удача.
— Ты много путешествуешь по делам? — вопрошаю я, предпринимая очередную попытку предугадать наше будущее. Насколько мне известно, большинство мужчин хлебом не корми, только дай поговорить о себе, но мой супруг явно не горит желанием распространяться о своей жизни.
Такая продолжительная беседа у нас с ним, пожалуй, впервые.
— Иногда.
Я ожидаю продолжения.
Когда становится ясно, что его не последует, я предпринимаю новую попытку:
— Тебе нравится путешествовать?
На мгновение может показаться, что мой вопрос приводит его в замешательство.
— С годами область моих интересов расширилась, важно держать все под контролем. Можно нанять хороших работников, чтобы они трудились за тебя, но надо поддерживать личный интерес, напоминать им о том, что стоит на кону.
— А что насчет твоих интересов на Кубе? Ты намерен туда вернуться?
— Разумеется, там у меня тоже есть бизнес — отель и казино. Ты соскучишься и захочешь увидеться с семьей.
Нет смысла формулировать это в виде вопроса; ему отлично известно, как много для меня означает семья и на что я готова пойти ради них. Отец захотел, чтобы я вышла за Энтони, и я подчинилась, потому что мне с детства была привита необходимость беспрекословно исполнять желания родных.
Я завидую праву мужчин выбирать себе спутниц жизни. Они прицениваются к нам, точно к фруктам на рынке, а мы лишены права голоса.
Энтони рассказывает о доме, в котором мы проведем медовый месяц, а я наблюдаю за тем, как шевелятся его полные губы, и ничего не слышу, только киваю с понимающим видом, делая вид, будто бы я здесь, хотя на самом деле я далеко в море, тону, вскидываю руки, прошу проплывающих мимо людей прийти мне на помощь.
— Так годится? — спрашивает Энтони, и я, точно марионетка, дергаю головой.
Как мне выжить в этом странном браке?
Глава 3
Элизабет
— Зовите меня Элиза, — мурчу я. — Так меня называют все близкие друзья.
Это не совсем правда — для всех я Элизабет, а чаще всего, когда мама раздражена, а для нее это обычное состояние, — Элизабет Энн Престон. Впрочем, здесь, в поезде, следующем по железной дороге восточного побережья Флориды, это вряд ли имеет значение, и я могу быть Элизой, если мне так хочется. И трюк сработал, как я на то и рассчитывала. Студентик, сидящий напротив, пунцовеет, когда я откидываюсь на спинку кресла, — его взгляд моментально переключается с моего лица на бледный изгиб моей ноги, и тут я снова скрещиваю лодыжки.
Кто сказал, что поездка в Ки-Уэст — страшная скука?
С тех пор как на Пенсильванском вокзале я села в поезд, которому предстояло проехать почти две тысячи километров, за окном по большей части мелькали унылые безымянные городки и ничем не примечательные виды. Наконец пейзаж изменился. Коричневое и серое стало бирюзовым и сапфировым, и дорога мистера Флаглера начала оправдывать свою хваленую репутацию. Когда-то Флаглер с моим дедом были друзьями — ну, если точнее, добрыми знакомыми. Как бы ни мечтала моя матушка о другом, но таких денег, как у «Стандарт ойл», у нас даже в лучшие дни не было. Фамилия Престон, пожалуй, кое-что значит в этой стране, но если ты — седьмая вода на киселе, тогда участие в семейных сборищах, которые случаются раз в несколько лет — свадьбах и похоронах, — это максимум, на что можно рассчитывать.
