«Береги себя. Некогда твоя Г.»
БИЛЛИ (ГОЛОС ЗА КАДРОМ)
…и тогда жизнь во всем мире наладится.
Кладет деньги в карман пальто, опять надевает шляпу и утирает глаза.
Далее идут кадры, снятые общим планом: от пансиона БИЛЛИ направляется к Гайд-парку. Затем исчезает из кадра. Камера задерживается недолго на пансионе, крепком старом здании в георгианском стиле, его шесть высоких этажей устремлены в ярко-голубое небо, вечное и бесстрастное.
УЛИЦА В КЕНСИНГТОНЕ, ЛОНДОН. ДЕНЬ.
ТИТР: «ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ».
БИЛЛИ стоит на той же самой улице напротив пансиона. Точнее, напротив того места, где находился пансион. Ныне здесь лишь огромная куча щебня. Все здания вокруг разрушены полностью либо частично. Мальчишки резвятся на этой импровизированной игровой площадке, взбираются на горки из битого кирпича, на балки и ригели, торчащие из стен, будто сломанные кости.
БИЛЛИ (себе под нос)
Бог мой… Что тут произошло?
БИЛЛИ теперь выглядит иначе. Юношескую лихость он утратил, на смену ей явился более изысканный формат горделивой самодостаточности. БИЛЛИ похож на человека, достигшего — либо почти достигшего — определенных высот в своей профессии. На нем добротная дорогая одежда (за исключением шляпы, на первый взгляд неотличимой от той, что он носил десять лет назад). Портсигар, из которого БИЛЛИ вынимает сигарету, вроде бы тоже недешев — чистое серебро? Очень может быть.
Он ошеломленно смотрит на уничтоженный бомбежками пансион, затем двигается дальше.
ХОЛЛ ОТЕЛЯ «КОННОТ» В МЕЙФЭРЕ, ЛОНДОН. ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР.
Часа два спустя БИЛЛИ входит в отель «Коннот», он явно устал, ноги его еле держат. КОНСЬЕРЖ кивает ему.
КОНСЬЕРЖ
Добрый вечер, полковник Уайлдер.
БИЛЛИ
Добрый вечер.
НОМЕР В ОТЕЛЕ. НОЧЬ.
БИЛЛИ лежит на кровати и курит, уставившись в потолок.
БИЛЛИ (ГОЛОС ЗА КАДРОМ)
Все верно, вы не ослышались. Полковник Уайлдер, армия Соединенных Штатов, а полностью мое звание звучит так: полковник Билли Уайлдер, директор секции кинематографии, театра и муз. творчества в подразделении психологических методов военных действий при Главном командовании союзных сил. Замучаешься, пока выговоришь. Наверное, стоит объяснить, как я сподобился такой должности.
К тому времени я обретался в Голливуде лет десять с лишним. Сперва сочинял сценарии, потом, осатанев от режиссеров, искажавших мои замыслы, взялся снимать сам. На моем счету было четыре картины. Третья, «Двойная страховка», получилась довольно хорошей и в прокате показала себя с лучшей стороны. Потом мы с Брэккетом — так звали парня, с которым мы на пару писали сценарии, Чарлз Брэккет, симпатичный человек, хотя и республиканец — решили экранизировать роман, назывался он «Потерянный уик-энд». Роман был отнюдь не развлекательный, главный персонаж запутался в своих отношениях с алкоголем. Словом, не совсем то (или совсем не то), что обожает публика. Отсняв картину, мы устроили несколько предварительных просмотров, и все они были провальными. Зрители не знали, как к этому относиться. На экране им никогда ничего подобного не показывали, а кое-кто даже принимал «Уик-энд» за комедию, и в зале раздавался смех. Студия грозилась вообще не выпускать картину в прокат. А моей карьере, и без того краткой, грозил бесславный конец. Сейчас идею экранизировать ту книгу я считаю одной из худших в моей профессиональной жизни.
Из Голливуда казалось, что война — это где-то очень далеко. Естественно, я следил за новостями и был в курсе происходящего. Настолько в курсе, что убрался из Европы одним из первых, и это было правильным решением. Кое-кто упрекал меня в пессимизме. Что ж, отвечал я этим людям некоторое время спустя, в итоге пессимисты осели в Беверли-Хиллз на виллах с бассейном и садом, а оптимисты осели в концлагерях. О да, свою шкуру я спас. Но как насчет моих родственников? На протяжении нескольких лет мысли о них не давали мне спать по ночам, а когда удавалось заснуть, мне снились кошмары. Настоящие кошмары, не ерунда какая-нибудь. Из тех, от которых просыпаешься резко и садишься в постели весь мокрый от пота. Отец мой умер давно, когда я еще жил в Берлине. Что до матери… И почему я не получаю вестей от мамы? Она по-прежнему в Вене? Вероятно. Но я не получал от нее известий годами. Я писал ей — она не отвечала. Я звонил — никто не брал трубку.
Думаю, в глубине души я знал, в чем причина ее молчания, знал, что с ней, должно быть, произошло.
Однажды, ближе к концу войны, мне позвонил человек, о котором я прежде никогда не слыхал, — Дэвис, радиокомментатор, Элмер Дэвис, тогда он работал в отделе военной информации. Из газетной статьи обо мне и Брэккете он узнал, что я не только киношник, но еще и говорю по-немецки, в прошлом жил в Берлине и вдобавок неплохо осведомлен о том, что представляет собой немецкая киноиндустрия. И что еще важнее, я знаком с людьми, снимавшими кино в Германии до войны. Поэтому Дэвис решил предложить мне работу. Сказал, что им позарез нужен свой человек в Германии. Человек, который поможет немцам восстановить их кинематограф и, самое главное, не допустит, чтобы на работу в кино брали нацистов. А заодно, почему бы мне не снять небольшой, в коротком метре, фильм о лагерях. Пусть простые немцы узнают, что творилось вокруг и к чему они волей-неволей причастны.
Я ухватился за это предложение. По правде сказать, поступило оно как нельзя вовремя. После неудачи с фильмом об алкоголике студийные боссы прекратили со мной разговаривать. Казалось, все мои голливудские шансы вылетели в трубу, и пора было взять передышку. Да и нам с Брэккетом не помешало бы отдохнуть друг от друга. В последнее время мы всерьез действовали друг другу на нервы. Но более всего меня обрадовала возможность съездить в Европу. Мне это было крайне необходимо. Необходимо выяснить, что произошло с моими родными. Необходимо разузнать, где моя мать и что с ней.
В первую очередь, однако, мне требовалось наведаться в Лондон. Предполагалось, что я проведу там неделю-другую и буду делать все, о чем бы британцы ни попросили. В подробности меня заранее посвящать не стали, некая завеса секретности имела место. Оставалось лишь гадать, во что все это выльется. Впрочем, я был почти уверен, что к утру ситуация прояснится.
Вот мы и добрались до того момента, с которого начали. Прошу прощения, если мои объяснения чрезмерно затянулись. Критики всегда говорили, что в моих картинах слишком много закадрового голоса.
УЛИЦА ПЕРЕД ОТЕЛЕМ «КОННОТ» В МЕЙФЭРЕ, ЛОНДОН.
Утро следующего дня. БИЛЛИ спускается по крыльцу отеля, одет он весьма элегантно. Его ждет автомобиль. ШОФЕР открывает заднюю дверцу и помогает ему усесться.
