Ариана потянулась ко мне, обняла:
— Всего через несколько месяцев мы снова увидимся.
— Точно. — Я обняла ее в ответ. — Время пролетит быстро.
Но плечи мои дрогнули от сдавленного рыдания. Ариана обняла меня покрепче, погладила по спине:
— Ну что ты, мам. Не надо себя так мучить.
Я помотала головой, не в силах выговорить ни слова.
— Твоя мама была такой же?
— При чем тут моя мама? — выдавила я.
— Ей ведь тоже пришлось через это пройти, — ответила Ариана. — Она провожала тебя в аэропорт, так ведь? Когда ты улетала в Америку.
— Тогда было все по-другому, — возразила я.
— Насколько по-другому?
— Это была просто поездка.
— Ладно, думай о моем Сиднее как просто о поездке.
Она поцеловала меня, прижалась ко мне в последний раз, а затем высвободилась из моих чересчур крепких и чересчур оберегающих объятий. Я смотрела ей вслед, очередь в зону досмотра двигалась еле-еле; наконец Ариана обернулась, помахала, улыбаясь, стеклянные двери открылись, она вошла, завернула за угол и исчезла из вида.
Утерев слезы рукавом пальто, я в одиночестве побрела на автостоянку. Размышляя о том, что сказала Ариана. Может, она права? И моей матери было столь же тяжело расставаться со мной тогда, в 1976-м? С ее смерти и дня не проходило, чтобы я не вспомнила о ней. Но, как ни странно, прежде я никогда не задавалась подобными вопросами.
ЛОС-АНДЖЕЛЕС
В ответ на вопрос Арианы: нет, моя мать не плакала, когда махала мне вслед в афинском аэропорту в первых числах июля 1976 года. По крайней мере, я так думаю. Но заметила бы я ее слезы? Моя дочь права: молодые люди глухи и слепы к чувствам своих родителей, а многие даже и не подозревают о том, что у папы с мамой тоже есть чувства. Касаемо родительских эмоций молодежь пребывает в блаженном состоянии социопатии.
В любом случае я слишком нервничала, чтобы обращать внимание на мать. Мне только что исполнился двадцать один год, прежде я никогда и никуда не ездила одна, и целые три каникулярные недели путешествовать по Америке с рюкзаком за спиной было для меня чем-то абсолютно необычайным. В самолете, летевшем в Нью-Йорк, вместо того чтобы смотреть кино по бортовому телевизору (пародийный детектив «Ужин с убийством»
[5], вроде бы, но утверждать наверняка поостерегусь, поскольку в те времена кинематограф меня совершенно не интересовал), я усердно изучала путеводители и расписание американских междугородних автобусов. Полет был долгим и тягостным. Я попробовала включить концерт классической музыки, предложенный авиакомпанией. Персональных проигрывателей в семидесятые, разумеется, не было, ты зависел от выбора других людей, и кто-то составил банальнейшую программу из Бетховена, Моцарта и им подобных, а качество звука было чудовищным. Тогда я уже страстно увлекалась музыкой, но мои любимые композиторы — Сати, Дебюсси, Равель, Пуленк (все французы почему-то) — внимания составителя не удостоились. Время текло медленно, и моя нервозность нарастала. Не знаю как, но я оказалась в курящем отсеке, и мой сосед, мужчина средних лет, курил очень едкие тонкие сигарки. Когда мы приземлились в аэропорту Кеннеди, чувствовала я себя ужасно и в мой первый вечер в Америке никуда не пошла, просто отлеживалась в хостеле, изнывая от тошноты, усталости и спрашивая себя: во что ты вляпалась?
Из Нью-Йорка я отправилась на Западное побережье, ехала суток восемь на автобусах с пересадками. Чикаго — Спрингфилд — Сент-Луис — Оклахома, потом через Нью-Мексико в Вегас и оттуда в Лос-Анджелес. Поначалу мне было одиноко и тоскливо, но вскоре благодаря досадной случайности уныние как рукой сняло.
На автовокзале в Спрингфилде выяснилось, что рейса, на который я забронировала билет, не существует. Не я напортачила с бронью, с той же незадачей столкнулись и другие пассажиры, и среди них британка, моя ровесница, веснушчатая и очень белокожая пепельная блондинка по имени Джилл. Следующего рейса мы ждали четыре часа, которых нам хватило не только на то, чтобы разговориться, но и чтобы подружиться. Казалось, у нас много общего: ни Джилл, ни я не могли похвастаться уверенностью в себе; напротив, обе были довольно застенчивыми. Ничего более авантюрного, чем эта поездка, с Джилл еще никогда не приключалось, как и со мной. В отличие от меня, она пока не была студенткой, но говорила, что осенью приступает к учебе в Оксфорде. Жила она на окраине Бирмингема, города, о котором я ничего не знала, кроме того, что это крупный промышленный центр где-то посередине Англии. С Джилл я утратила связь давным-давно, но вопреки тому, как она повела себя в Лос-Анджелесе, я храню о ней самые светлые воспоминания. Даже сейчас, печатая на компьютере историю нашего пребывания в Америке, я нет-нет да взгляну на фотографию, что стоит на моем письменном столе: мы с Джилл ранним вечером на пляже в Санта-Монике. Не хочу показаться нескромной, но, по-моему, из нас двоих я была симпатичнее — лицо у Джилл вытянутое, костистое, а с зубами просто беда, — но по неведомой причине твоя привлекательность для противоположного пола не всегда зависит от твоей внешней привлекательности, и в нашей зарубежной поездке именно у Джилл случился курортный роман.
Звали его Стивен. Знакомство состоялось, когда мы наконец добрались до Западного побережья, побывав на Большом каньоне и в Вегасе, кроме многих прочих мест; переезды и достопримечательности вымотали нас обеих, и в Лос-Анджелес мы явились почти без сил. Первые два дня прошли тихо, не оставив сколько-нибудь ярких впечатлений. Поселились мы в старом центре города, в хостеле, простецком и грязноватом. Столовой там не было, и мы топали два квартала до ближайшей аптеки-закусочной, чтобы купить еды: хлеб, плавленый сыр, нарезки индейки и ветчины. С таким питанием я на второй день почувствовала себя плохо. Разок-другой мы пытались гулять с путеводителем, но было слишком жарко, а колесить по огромному городу на общественном транспорте было слишком утомительно. На второй день к вечеру ситуация окончательно усложнилась, когда в хостеле объявился Стивен; от Сан-Франциско до Лос-Анджелеса он добирался автостопом. Он тоже был британцем, и, наверное, поэтому Джилл разговорилась с ним; подробностей я не помню, но зато отлично помню, что когда к нашей дружеской паре присоединился третий человек, общение стало затруднительным. Стивен присосался к нам как пиявка, и чем дальше, тем острее я чувствовала, что меня выпихивают из кадра. Сперва я обнаружила, что Джилл и Стивен всегда шагают вместе впереди меня, плечом к плечу, а я тащусь позади. Затем они начали держаться за руки, потом целоваться при любом удобном случае (а иногда и без оного). Спустя несколько дней я окончательно убедилась: мне навязали роль невольного свидетеля буйно расцветающей влюбленности.
Впрочем, насколько серьезным был этот роман, я поняла далеко не сразу, но спустя некоторое время. У Стивена был билет на ночной автобусный рейс до Феникса, штат Аризона, где он договорился встретиться с другим путешественником, своим школьным приятелем. Так совпало, что в тот же вечер Джилл предстояло отужинать с незнакомым ей человеком, другом ее отца, проживавшим в Беверли-Хиллз. Перспектива ужина не слишком прельщала Джилл, она даже сердилась на своего отца за проявленную инициативу — хотя я уверена, что он действовал из лучших побуждений, — и Джилл заранее позвала меня с собой для «моральной поддержки». Но теперь ужин совпал с отъездом Стивена, и моя подруга рвала и метала. Я не понимала, из-за чего она так бесится: они уже назначили друг другу свидание в Лондоне, сразу же, как только Джилл вернется домой. Расстанется эта парочка всего дней на десять — неужели так трудно потерпеть? (На тот момент, как вы уже догадались, сама я никогда и ни в кого не влюблялась.)
