— Пожалуй…
— А в Англии в определенных кругах все друг друга кличут «любимыми». За что надо сказать спасибо Ноэлу Кауарду
[49], словечко подхвачено из его пьес. Но само по себе оно ничего не значит. Эти люди даже к мойщику окон обращаются «любимый».
Звучало правдоподобно, должна была я согласиться.
— Поэтому на вашем месте я бы рассмотрел иную версию: та женщина — просто приятельница. И только.
— Приятельница, — повторила я, прокручивая в голове версию Билли, взвешивая ее вероятность и чувствуя, как волна долгожданного облегчения пробегает по моему телу. Подоспел фермер со второй бутылкой вина и наполнил наши бокалы. Мы с Билли намазали сыр на хлеб и, затаив дыхание, принялись за еду.
Что ж… Тот сыр — и я нисколько не преувеличиваю, — тот сыр был самым прекрасным деликатесом, который я когда-либо пробовала. Вкусовые ощущения сменяли друг друга, и каждое последующее было сложнее и изысканнее предыдущего. Я закрыла глаза, чтобы ничто не мешало наслаждаться этим многогранным вкусом.
— Хорош, да? — минут через несколько нарушил тишину Билли.
— О да.
— Чуточку отдает фундуком, чуточку грибами. Этот бри… словно вобрал в себя все лучшее, что растет на земле, ну прямо как шотландский виски.
Я кивнула, но, в отличие от Билли, не сумела облечь мои ощущения в слова. Помню только, что тогда на меня снизошло нечто вроде божественного откровения. Все вдруг образовало единое целое: всплеск надежды, вызванный тем, что Билли говорил о Мэтью, радость находиться в компании Билли — радость, которая меня до сих пор ошеломляет, — несравненный вкус сыра, живительное воздействие вина, ничем не испорченная буйная природа вокруг фермерского двора, где мы сидели, блики заходящего солнца на наших лицах, безоблачное, розовато-голубое с желтизной небо над нами, меланхолическая красота вечера в конце августа — все соединилось, сплелось, и даже сейчас, даже сегодня, если меня спросят, каким я представляю себе абсолютное счастье, я стану рассказывать о визите в сыроварню и никогда ни о чем другом. Прекраснейшая игра случая! Незабываемая вовек.
— Я в раю, — единственное, что я могла сказать.
— Отлично, — прокомментировал Билли с удовлетворением профессионала, замыслившего доставить удовольствие и справившегося с этой задачей. Доев последний шматок сыра, он посмотрел на часы: — Однако рай или ад, но нам пора ехать.
— Да, конечно.
Он зашел в дом поблагодарить фермера — и, возможно, заплатил ему, я не знаю. Обратно он шагал много быстрее, чем обычно.
— Мы опаздываем на съемки. Такого со мной никогда не случалось. Вот до чего вы меня довели!
Пристыженная, я хотела извиниться, но вовремя сообразила, что он шутит.
— В любом случае оно того стоило, — сказал Билли, оборачиваясь напоследок на фермерский двор, а шофер уже распахнул дверцу автомобиля у заднего сиденья.
— Рада, что вы так думаете.
— А как мне еще думать. — Он был готов сесть в машину, но задержался и продолжил, улыбаясь: — Знаете, этот вечер напомнил нам обоим о чем-то весьма важном. (Что он имеет в виду, недоумевала я, что может быть общего у него со мной?) Как бы жизнь нас ни трепала, — пояснил Билли, — у нее всегда найдется чем порадовать нас. И мы должны принимать ее дары. — А затем этот человек, добившийся столь многого в жизни и не меньше выстрадавший, поправил шляпу на голове так, чтобы она сидела под наиболее эффектным углом, и слегка понизил голос, будто посвящая меня в великую тайну: — Запомните это.
И я запомнила — навсегда.
* * *
На станцию Монсерф мы и впрямь опоздали. Но, как и надеялся Билли, ассистенты сообразили, что от них требуется, и проложили узкоколейку вдоль станционной платформы строго параллельно железнодорожной линии. Так что на рельсы для камеры тратить время не пришлось.
Съемки шли гладко. От вина у меня шумело в голове, но Билли для того, чтобы опьянеть, требовалось куда больше, нежели два-три бокала пино-нуар. Единственная заминка случилась, когда мисс Келлер произнесла одну из своих реплик не точно так, как она была написана в сценарии. Вместо «Тот звонок… это был не Майкл. Кто тогда?» она сказала: «Тот звонок… звонил не Майкл. Кто тогда?» Ици, естественно, указал ей на отклонение от сценария, и им пришлось переснимать сцену. Мисс Келлер не возражала и не огорчалась. Она успела привыкнуть к рабочим методам этих двоих. С третьей или четвертой попытки она произнесла реплику слово в слово, и на этом съемки закончились. Прощай, «Федора».
Однако прощальной вечеринки как таковой не было. Вернувшись в отель, мы просто уселись в баре. Многие актеры и технические работники уже уехали домой. С нами не было ни мистера Холдена, ни мисс Кнеф, ни мистера Феррера. Мы сидели вдесятером, потягивая шампанское и дымя, хотя и умеренно, сигаретами. Постепенно наша компания редела, пока нас не осталось только трое — я, Ици и Билли.
Два старых друга молчали. Выглядели они скорее измученными, нежели торжествующими.
— Что ж, — мрачно произнес Ици после долгой паузы, — мы это сделали.
— Да, — откликнулся Билли, — мы это сделали.
И опять тишина. Билли попыхивал тоненькой сигаркой. Ици пялился на столешницу. Что у него на уме, гадала я, и у меня от сердца отлегло, когда я заметила улыбку, медленно, исподволь расплывавшуюся по его лицу. Грустную улыбку, кривоватую, и все же улыбку. Наконец Ици поднял голову, и в тот же миг, словно между ними существовала некая телепатическая связь, Билли перевел взгляд на Ици, их глаза встретились. И Билли улыбнулся в ответ.
— Мы это сделали, — повторил Ици, поднимая бокал.
— Сделали, — подтвердил Билли, и они чокнулись.
И опять замолчали, не нуждаясь ни в словах, ни в жестах, для того чтобы выразить свои чувства, они понимали друг друга без слов. Внезапно я почувствовала себя здесь лишней. Пора было пожелать обоим спокойной ночи и попрощаться.
По пути в свой номер я притормозила у стойки администрации и обнаружила, что меня там поджидает записка. От Мэтью.
Дорогая Калиста,
Что случилось? Почему ты ушла? Где ты? Надеюсь, с тобой все в порядке. Мне надо ехать в аэропорт. Пожалуйста, черкни мне пару строк по адресу…
Но когда спустя несколько дней я написала ему из Афин, оказалось, что адрес, который он оставил, неправильный. Я отправила ему длинное письмо и заодно кассету с записью «Малибу» — исполненным мной и Хрисулой на пианино и скрипке, но ни письмо, ни кассета до Мэтью не дошли. Возможно, он уже успел переселиться в студенческое общежитие при киношколе. Впрочем, я могла бы написать ему еще раз на адрес его матери, но что-то удержало меня — подозрение, что он намеренно дал неверный адрес, не желая впредь и слышать обо мне. И чем дольше я об этом думала, тем убедительнее казалась моя догадка. Вот так перемолол меня мой первый опыт любви. Настоящий был адрес или нет, кассета, которую я ему отправила, благополучно вернулась обратно.
