В один из таких визитов, летом 1987 года, я в последний раз виделась с Ици и Барбарой.
Барбара за эти годы почти не изменилась, обаяние и напористость остались при ней. Ици, на мой взгляд, заметно похудел и постарел.
За ужином у них дома в калифорнийском Эль-Камино Ици рассказал, что они с Билли по-прежнему каждый день приезжают в офис, по-прежнему придумывают идеи для сценариев и сюжеты.
— Но из этого ничего и никогда не выйдет, — подытожил Ици.
— Почему нет? — спросила я.
— По ряду причин. Первая и главная: Билли хочет снять только один-единственный фильм, но его выбор не по мне.
Я попросила рассказать подробнее. Ици не сопротивлялся:
— Лет несколько назад выпустили книгу «Ковчег Шиндлера», слыхали о такой? Автор австралиец. О немце, который спасает множество евреев от Холокоста. Билли пытается купить права.
— Кому, как не ему, снимать фильм на эту тему.
— Может, и так, — без всякой убежденности в голосе ответил Ици. — Но за правами на «Ковчег» охотятся и другие люди. Много людей. Соперников у Билли хоть отбавляй… и довольно влиятельных соперников.
Вторую причину, по которой им с Билли никогда не закончить новый сценарий, Ици не назвал. И я поняла почему лишь спустя пол года, когда прочла в газете некролог Ици. В последнее время он тяжело болел — множественная миелома, и, видимо, «лишай», изводивший Ици во время съемок «Федоры», был предвестником этой болезни. В конце концов Ици узнал, что с ним, но Билли не сказал. В известность Билли поставили лишь за несколько недель до кончины его друга. «Сюжет этого сценария, — рассказывал Билли в интервью журналисту, — сценария наших жизней, мы выстраивали исходя из того, что я на четырнадцать лет старше, а значит, первым и уйду. Как видите, сюжет развернулся иначе».
* * *
Над фильмом, из-за которого я в тот раз отправилась в Лос-Анджелес, кроме меня работали и другие британцы, включая монтажера — симпатичного, приветливого и доброго человека по имени Джеффри. Наверное, наш роман не был безумно пылким и страстным (уверена, он не обидится на подобное замечание), но влюбились мы друг в друга по уши, пусть и в присущей нам сдержанной, недемонстративной манере. Не прошло и трех месяцев со дня знакомства, как мы поженились.
Джеффри и я, мы оба хотели детей, и как можно скорее, но с этим оказалось непросто. В конце концов я прибегла к ЭКО, и таким образом весной 1994-го в нашей жизни появились Франческа и Ариана. Тогда-то я и обнаружила, что как бы я ни была счастлива, сочиняя музыку для кино, растить детей в любви и заботе стало для меня еще большим счастьем. С рождением дочерей я изо всех сил старалась уравновесить два моих призвания — музыку и воспитание малышек, и хотя то одно, то другое перевешивало, сам процесс доставлял бесконечное наслаждение. Композитор, пишущий для кино, — профессия захватывающая, сродни приключению, но поверьте, я без сожалений отказывалась от работы, если это давало возможность провести побольше времени с моими девочками, каждый день подпитываясь их энергией, их любопытством и жизнерадостностью.
Словом, от сочинительства я не отказалась, просто сократила рабочее время. Заказы поступали в основном из Британии, иногда из Европы, много реже из Голливуда. Последний из моих американских фильмов был снят в 1996-м, и я опять поехала в Лос-Анджелес, где встретилась с Билли Уайлдером (к сожалению, больше я с ним не виделась).
Мы пообедали вместе, Одри, Билли и я, в одном из их любимых ресторанов — в «Мимозе» на бульваре Беверли. После десерта Одри заторопилась на прием к врачу. Я собралась было распрощаться и уйти, но Билли удержал меня, схватив за руку и объявив, что мне нельзя уходить, не выпив кофе. Мы заказали эспрессо и, конечно, разговорились — в последний раз.
— Что ж, юная гречанка-переводчица, — начал Билли, — проделала изрядный путь за минувшие годы, не так ли?
— Похоже, так, — ответила я и напомнила ему, как ровно двадцать лет назад мы с Джилл Фоли заявились в «Бистро» в кошмарных майках и обрезанных джинсах и как я напилась к концу ужина и принялась зевать протяжно, не закрывая рта, тем самым невольно подарив Билли идею для одной из сцен «Федоры».
Мы поговорили об этой картине. Его воспоминания о съемках были четкими и ясными; на самом деле съемки он помнил куда отчетливее, чем сам фильм. Когда я упоминала кое-какие подробности из той или иной сцены, казалось, он не очень понимает, о чем я говорю.
— Я никогда не перебираю в памяти мои старые картины, — сказал Билли. — Зачем? Чтобы понять, сколько ляпов я допустил? Этак и рехнуться недолго. Я думаю только о своей следующей картине.
— Будете снимать новый фильм? — спросила я.
Он выпучил глаза и рассмеялся:
— Ради бога, Калиста, мне девяносто лет. По-вашему, я готов вставать в пять утра, садиться в машину и ехать к черту на рога, потому что именно там находится съемочная площадка? Помилуйте.
— Ици говорил, — не унималась я, — что вы претендовали на постановку «Списка Шиндлера».
— Правду говорил.
— Вы видели этот фильм? (Экранизация Спилберга вышла на экраны тремя годами ранее.)
Билли кивнул и замолчал надолго. Потом сказал:
— Да-а, видел. Посмотрел один раз. Второго просмотра я бы не вынес. Думаю, это один из… величайших фильмов. Выдающийся фильм. Лучше я бы не сделал.
Его слова растрогали меня. И я припомнила одну из наших последних бесед в Париже:
— Однажды вы сказали, что Спилберг и его ровесники не могут создавать по-настоящему серьезные картины, поскольку не прошли через то, через что прошли вы. Люди вашего поколения. Через две войны.
Билли уставился на меня:
— Я такое говорил?
Я утвердительно кивнула.
— Да ну, чушь собачья. Да и не мог я такое сказать. Когда это было?
— В последний вечер съемок. В тот вечер, когда мы заехали на ферму, где ели бри.
Глаза его заблестели:
— Ах да, припоминаю. Сыр точно помню. Но не помню, чтобы я говорил нечто подобное о мистере Спилберге. А если и так, то я ошибался.
Мы оба притихли. Я вспоминала тот необыкновенный вечер — в который раз и, как всегда, в мельчайших подробностях. Но Билли был мыслями где-то очень далеко.
— Знаете, — произнес он наконец, и внезапно мне почудилось, будто в ресторане установилась звенящая тишина, точно только нас двоих было слышно в этих стенах, а может, и во всем мире. — Когда я увидел этот фильм… Те сцены… Лагерные сцены, в лагерях смерти. Они были такими настоящими. И я вдруг поймал себя, и знаете на чем?
Покачав головой, я посмотрела ему в глаза, вдруг затуманившиеся.
— Я перестал замечать актеров. Но разглядывал пристально фигуры на заднем плане. Я словно наблюдал за происходящим… за тем, как все это действительно было, и я понял, что по-прежнему ищу ее. По-прежнему высматриваю, а не там ли она.
