Я был готов поменять ботинки на тапочки, когда в мой мозг буквально запрыгнула великая идея. Почему бы не покориться импульсу? Почему бы не лечь так, как есть, и не уснуть? Почему бы — еще более важная мысль — не распространить доктрину потворства примитивным импульсам? Почему бы не убедить своих сородичей принять такой взгляд на применение своих сил?
Я не буду претендовать, что общество, таким образом учрежденное, станет функционировать по уникальным правилам, но они, вероятно, окажутся не самыми обычными для обществ. Мы решили никогда не встречаться, не иметь официального адреса, нигде не упоминать себя, за исключением отправленных ко мне писем, требующих ответа, в которые следует вкладывать проштампованный конверт с адресом. Я избрал себя президентом и секретарем. Никаких больше должностей. Список членов — только у меня в трех экземплярах. Один — в ящике моего стола, другой помещен с прочими моими бумагами в банковскую ячейку, третий — в распоряжении адвокатов общества.
Мы решили, что необходимо находиться в тесном контакте с нашими юристами, поскольку по самой природе общества неизбежно, что его члены часто будут входить в столкновение с законом. Начнем с того, что у нас имелись участники — в основном джентльмены в возрасте, с обширными и уважаемыми деловыми связями, — смотревшие на свое членство как на способ выпускать пар и напряжение, от которых им не позволяли избавиться болезненный декор и фрачная респектабельность обычной жизни. Эти обладатели седых бород колотили полисменов по шлемам тростью или плевали содовой водой на лысины товарищей по лондонским клубам. Один зашел так далеко, что схватил камбалу из ледника в рыбном магазине и принялся хлестать ей по лицу особенно неприятной знакомой дамы. Та уже в четвертый раз меняла свое мнение по поводу того, какую птицу подать к обеду.
Последовали разбирательства в судах, вызвавшие фрейдистские слухи о противозапретном движении, но это легко уладили наши адвокаты, которые обычно держались предположения, что достойный сожаления эпизод был результатом всего лишь заключенного пари. Присяжные, ощущая симпатию к неудачнику, обычно снисходили к мнению защиты, и нарушители отделывались легким испугом, жили дальше лучше и счастливее, поскольку могли потакать своим примитивным импульсам в подобной небрежной манере.
Самой большой сложностью было управляться с членами, которые хотели удовлетворить аппетит к садизму или мрачной жестокости. Когда мы замечали таких людей, то им выносилось предупреждение, за второй случай их изгоняли из общества; если дальнейшие слухи об их низменном поведении доходили до нас, то мы передавали их в руки закона, поскольку общепризнано, что жестокость не является примитивным импульсом, она продукт сумрачного, угрюмого и болезненного разума.
Затем были случаи воровства, попытки удовлетворить импульсы по завладению желаемым объектом. Большинство эпизодов клептомании, о которых писали газеты между 1920 и 1930 годами, имели отношение к нашим членам, и один известный психолог, чье имя не может быть названо, получил в подарок красивые часы, купленные на добровольные пожертвования признательных персон в благодарность за вклад его гения в изобретение термина, позволявшего скрывать их недостойное поведение и уменьшать наказание, установленное властями.
Свободная любовь и сопровождающие ее последствия также занимали внимание наших членов, пока мы не допустили женщин, на основе равенства полов, к полному членству в обществе. Это вызвало значительные изменения в матримониальных и брачных отношениях. Мужья и жены, действуя на основании разумной концепции, что X иногда равняется 0, возвращались на пути семейственности и добродетели, пока в 1928 году число обратившихся за копченым свиным боком в Данмоу
[17] не превысило все предыдущие показатели почти на двести процентов. Это большая награда личному влиянию наших членов, равно мужчин и женщин.
Порой у нас возникали “случайные” ситуации — убийства и тому подобное. В эту категорию я включаю театр Грандат, когда задремавший в партере зритель был атакован автором пьесы с невероятной яростью и убит ударом по голове, который нанесли латунным пюпитром; убийца выхватил его из оркестровой ямы. В этой связи интересно отметить, что ведущая музыкально-комедийная актриса, игравшая в Париже, была оправдана галантным, но откровенно несправедливым французским жюри за удушение автора пьесы, когда он попробовал исправить ее произношение слова “детали”. Французы неким логичным образом заключили, что это был crime passionelle
[18], а поскольку они славятся восхищением перед темпераментной реакцией высокого напряжения, то отказались рассматривать дело дальше. Случай, который заставил нас ощущать гордость за деятельность общества, а также уверенность в том, что его доктрины распространяются с достойным внимания успехом, — линчевание негодующими членами лондонской аудитории двоих опоздавших в первом ряду театрального балкона.
Придирчивые тетушки и ядовитые дядюшки тоже получали долю внимания от полных энтузиазма членов общества; дело дошло до брата двенадцати лет и любимой собачки богатой тети. Кондуктор трамвая убил пассажира, который предложил флорин, когда от него требовалось пенни. Билетный компостер, обнаруженный с помощью рентгена, был найден глубоко внутри черепа жертвы. Но необходимо упомянуть и о ситуации, когда пассажир вспыхнул гневом, получив потертые монеты в качестве сдачи, и убил кондуктора, задушив того собственными шерстяными рукавицами. Это произошло в Глазго, и осторожный вердикт “Не доказано” стал результатом. Член общества был публично восславлен.
Но из всех случаев убийства, с какими мы как общество были связаны, оказался тот, что породил наибольший объем восхищения, одобрения и симпатии от наших членов — я получил более трехсот писем с поздравлениями по поводу, и все вместе со значимыми пожертвованиями на адвокатов, — а именно отпускник, который увидел крупного румяного мужчину (в ярко-голубом двубортном пиджаке с медными пуговицами, новых брюках сизого цвета, белом шерстяном свитере с низким воротом и яркой твидовой шапке), стоявшего на вершине Бичи-Хэд и любовавшегося видом на Английский канал. Член общества, поддавшись, я полагаю, самому мощному примитивному импульсу, подкрался и столкнул мужчину в пропасть. Тело подобрали с корабля. Разговоры об убийстве и привели меня к тому, что я начал писать эти мемуары».
Инспектор Блоксхэм усмехнулся.
— Некоторое время понадобилось ему, чтобы перейти к делу, — произнес он. — Приятель пишет по-английски лучше, чем говорит.
— В определенном смысле да, — кивнула миссис Брэдли. — Но помимо этого интересно остановиться, сделать паузу именно тут и отметить тот отпечаток человеческого характера, который можно извлечь из этих страниц.
— У него явно нет уважения к человеческой жизни. — Блоксхэм кивнул, выбил трубку и принялся заново набивать ее. — За исключением этого, хотя…
